Человеческие жертвоприношения в индуизме

Первой человеческой жертвой в истории индуизма был первочеловек Пуруша. В «Ригведе» — одном из древнейших в мире религиозных текстов, составленном во втором тысячелетии до н.э. — рассказывается о том, как боги, садхья (низшие боги) и риши (божественные мудрецы) принесли Пурушу в жертву и сотворили из него весь ныне существующий мир.

Когда боги предприняли жертвоприношение

С Пурушей как с жертвенным даром,

Весна была его жертвенным маслом,

Лето — дровами, осень —жертвенным даром.

Его как жертву кропили на жертвенной соломе,

Пурушу, рожденного в начале.

Его принесли себе в жертву боги

И те, что садхья и риши.

Из этой жертвы, полностью принесенной,

Было собрано крапчатое жертвенное масло.

Он сделал из него животных, обитающих в воздухе,

В лесу и тех, что в деревне.

В одном из гимнов «Ригведы» подробно описывается, как из частей тела первочеловека были созданы четыре варны индийского кастового общества: брахманы, естест­ венно, родились из головы Пуруши, раджаньи, или воины-кшатрии,—из рук, торговцы-вайшьи — из бедер и, нако­нец, слуги-шудры —из ног. Из остальных частей тела были созданы небо, солнце, земля, ветер и прочие полезные эле­менты бытия. Из пупа возникло воздушное пространство, из уст — боги Индра и Агни. Не пропал даром и дух Пуру­ши, из которого, как ни странно, сделали такое материаль­ное тело, как луна. И, наконец, из его уха, напротив, были созданы столь абстрактные понятия, как стороны света. Кроме того, из этого жертвоприношения произошли и дру­гие нематериальные реалии, хотя из каких именно органов Пуруши они были созданы, не уточняется:

Из этой жертвы, полностью принесенной,

Гимны и напевы родились,

Стихотворные размеры родились из нее,

Ритуальная формула из нее родилась.

Поскольку еше раньше Пуруша позаботился о том, чтобы родить собственную мать, то на этом акт творения мира можно было считать законченным: «Так они устроили миры». Сам Пуруша был сожжен на жертвеннике, причем в жертву он был принесен самому себе.

У него было семь поленьев ограды (костра),

Трижды семь были сделаны как дрова (для костра),

Когда боги, совершая жертвоприношение,

Привязали Пурушу, как жертвенное животное.

Жертвою боги пожертвовали жертве.

Таковы были первые формы жертвоприношения.

С тех пор человеческое жертвоприношение, совершенное по обрядам ведической религии (раннего этапа развития индуизма), называлось у индусов «пурушамедха».

Индуизм знал и другого бога, который тоже участво­вал в творении мира. Этим богом был Праджапати, кото­рого иногда отождествляли с Пурушей. Праджапати хотя и не был принесен в жертву в буквальном смысле слова, но тоже пострадал во время акта творения:

«Когда Праджапати испустил из себя живые сущест­ва, суставы его были расчленены. Ведь Праджапати — это Год, и суставы его — это сочленения дня и ночи (т. е. заря и сумерки), полная луна и новая луна и начала времен года. Лишенный суставов, он не мог подняться, и боги вылечили его с помощью агнихотры, скрепив его члены».

«Агнихотра», посредством которого был спасен истощен­ный творением бог,— это огненное жертвоприношение, совсем не обязательно человеческое (сегодня оно обыч­но совершается молоком). Но для того, чтобы выполнить этот обряд, нужно было построить алтарь, т.е. совершить еще один сложный ритуал под названием «агничаяна». Собственно, Праджапати с этим алтарем и отождествлял­ся, и жрецы, складывая алтарь из обязательных 10800 кир­пичей, тем самым ритуально собирали самого занемогшего бога. Алтарь мог иметь форму птицы — это символизиро­вало восхождение жертвователя к небу. А в честь той жерт­вы, которую когда-то принес миру Пуруша-Праджапати, во время строительства алтаря следовало принести в жерт­ву четырех животных и человека — их головы замуровыва­ли в первой кладке из положенных пяти.

В «Яджурведе» — книге о правилах жертвоприноше­ний — одна из глав посвящена жертвоприношениям чело­веческим. Благочестивым индусам предписывалось в неко­торых случаях приносить в жертву до 184 человек разных сословий и каст. Но эти инструкции в историческое время если и применялись, то крайне редко. Уже в «Шатапатхе-брахмане», ведическом тексте, созданном в начале перво­го тысячелетия до н. э., пурушамедху называют устаревшим обрядом. Этому, кстати, есть вполне логичное объяснение: ведь среди людей, которых можно и должно было прино­сить в жертву, Веды называют и брахманов. Поэтому с того времени, как варна брахманов заняла ведущие позиции в обществе, замена реальных жертв на символические была неизбежна.

Известна, например, такая традиция совершения пурушамедхи членами царского дома. Человек — обязательно брахман или кшатрий — покупался за сто коней или тысячу коров. После этого он в течение года оставался на свободе и мог жить вполне привольно, отказывая себе лишь в един­ственной радости — общении с женщиной. Но по истече­нии года жертву вместе с многочисленными животными убивали, и царица совершала имитацию полового акта с его трупом. Этот ритуал, в котором убитый брахман уподоб­лялся божественному Пуруше, должен был способствовать благосостоянию и процветанию всего государства.

Обряд пурушамедхи описывается примерно в таком виде в целом ряде сутр, но лишь две из них рекомендуют действительно убить злополучного брахмана. Остальные позволяют заменить его в последний момент жертвенным животным и отпустить на волю.

История не сохранила ни одного случая, когда этот риту­ал проводился бы с реальным убийством человека. Но суще­ствует очень близкий обряд, который действительно прово­дился неоднократно и в котором вместо человека с самого начала используется конь. Обряд этот назывался «ашвамедха», и совершать его имел право только царь. Избранный им конь в течение года гарцевал на свободе (его лишь обе­регали от общения с кобылицами), причем сам царь и его дружина должны были следовать за животным, принимая изъявления покорности от местных владык или завоевывая их земли. Завершался год сложным ритуалом, включающим убийство коня (на что дблжно было получить его согласие) и ритуальную близость царицы с его трупом. Потом коня рассекали на части, поджаривали и предлагали различным божествам. Жрецы при этом обряде в отличие от пуруша­медхи не только оставались живы, но и получали в качест­ве награды женщин из царского гарема. Ритуал этот счи­тался очень значимым. В «Шатапатхе-брахмане» говорится: «На самом деле ашвамедха — это все, и тот, кто, будучи брахманом, не знает ничего об ашвамедхе, не знает ничего ни о чем, это не брахман, и он заслуживает того, чтобы его лишили достояния».

Но если практика индийских культов в основном отошла от человеческих жертвоприношений ещё в глубокой древности, то в эпосе эта тема осввещается часто и подробно, причём не является особой редкостью и добровольное принесение себя в жертву — такие жертвы приносили не только люди, но и существа сверхъестественные. Так, в «Рамаяне» описывается судьба нечестивого царя демонов-ракшасов Раваны, который возмечтал сравниться могуще­ством со своим сводным братом Куберой. Для того чтобы достичь совершенства, Равана постился тысячу лет, а потом сжег в качестве жертвы все десять своих голов, не оставив ни одной. Впрочем, ему недолго пришлось оставаться без­головым — восхищенный его подвигом Брахма не только вернул подвижнику все его головы, но и даровал неуязви­мость от богов и демонов, а еще — способность принимать любой облик по желанию.

В «Матсья-пуране» рассказывается о том, как похожую жертву принес Тарака, сын Ваджранги. Он тоже мечтал о могуществе — оно было необходимо ему для того, чтобы отомстить богу Индре, обидевшему мать Тараки — Варангу. Тарака провел в подвижничестве многие годы. Он поселил­ся в уединенной горной пещере, отказался от пищи и томил свое тело огнем костра и солнечным зноем, а под конец решил принести в жертву Брахме собственное тело. Тара­ка стал срезать с себя куски плоти и бросать в жертвенный костер. Настал день, когда к ставшему абсолютно бестелес­ным подвижнику явился сам изумленный Брахма и пред­ложил выбрать любой божественный дар. Сначала Тара­ка попросил бога о неуязвимости в битвах, но в этом ему было отказано. Взамен Брахма предоставил герою право выбрать себе любую кончину, какую он только пожелает. Тарака подумал, что сумеет таким образом решить вопрос с неуязвимостью, и попросил, чтобы только семидневный младенец мог лишить его жизни. Желание подвижника было исполнено, но его кровавое жертвоприношение ока­залось в определенном смысле бесполезным — Тарака дей­ствительно пал от руки младенца. Этим младенцем оказал­ся сын Шивы — бог Сканда, который своей палицей снес с плеч голову героя.

Еще один герой индийского эпоса, царь Харишчандра, упомянутый во множестве литературных источников, тоже пытался снискать расположение богов человечески­ми жертвами, но в отличие от Раваны и Тараки он собирался возложить на алтарь собственного сына. Разные авторы рассказывают об этом по-разному, но в целом дело обстоя­ло примерно следующим образом.

У царя Харишчандры было сто жен, но ни одна не пода­рила ему наследника. Харишчандра попросил в этом дели­катном деле совета у мудреца Нарады, и тот порекомендовал царю обратиться к богу Варуне и пообещать ему своего пер­венца в жертву. Царь так и сделал, и вскоре у него родился сын, которого назвали Рохита. Варуна немедленно потре­бовал от царя обещанной жертвы, но Харишчандра отго­ворился тем, что даже животных приносят в жертву толь­ко через десять дней после их рождения. В названный срок бог вернулся к этому вопросу, но царь заявил, что жертву не принято убивать, пока у нее не прорежутся зубы...

Так тянулось много лет, пока Рохита не вырос и не узнал, какая участь ему уготована. Тогда юноша убежал из дома и целый год скитался в лесу. Когда до него дошел слух, что Варун в отместку за обман наслал на его отца водян­ку, Рохита хотел вернуться домой и отдаться в руки жре­цов, но бог Индра отговорил его, и юноша вернулся в лес. Тем не менее совесть благочестивого юноши была неспо­койна, и, когда однажды Рохита встретил нишего брахма­на с семейством, он за сто коров купил одного из его сыно­вей, Шунахшепу, чтобы принести в жертву вместо себя. Варуна согласился, поскольку сам Рохита был всего лишь кшатрием, а взамен предложил брахмана, принадлежавше­го к более высокой варне. Недоволен был только Шунахшепа, согласием которого никто не поинтересовался. На его счастье, когда все уже было готово для жертвоприношения, он увидел среди собравшихся своего родственника, мудреца Вишвамитру. Юноша бросился к ногам мудреца и умолял его о спасении. Вишвамитра был готов прийти на помощь родичу и предложил своим сыновьям заменить его на алта­ре, но те отказались. Возмущенный таким непочтительным отношением к себе отец проклял своих сыновей и решил вопрос иначе. Он поведал Шунахшепе две заветные мант­ры, обращенные к богине утренней зари Ушас.

Юношу обрядили в ритуальные красные одежды, надели ему на шею венок и привели к жертвенному столбу. Но в эту эпоху (а быть может, в ту эпоху, когда складывался эпос) отношение к человеческим жертвоприношения в индий­ском обществе уже было неоднозначным. Во всяком случае, ни один из жрецов не взял на себя смелость собственными руками привязать юношу к столбу — это согласился сделать сам отец Шунахшепы, при условии, что ему дадут еще сто коров в дополнение к уже полученным за сына. Коровы были обещаны, и отец привязал сына ритуальной верев­кой, сплетенной из священной травы куша. Та же исто­рия повторилась, когда пришло время самого жертвопри­ношения, и снова отец согласился взять на себя эту миссию еще за сто коров.

Но дело кончилось самым благополучным образом. Когда отец с остро отточенным ножом уже приближался к сыну, тот взмолился богине Ушас, и веревки спали с него одна за другой, а заодно и царь избавился от водянки. Все возликовали. А мудрый Вишвамитра, проклявший своих сыновей, усыновил спасенного Шунахшепу и воспитал из него мудреца, не менее знаменитого, чем он сам, и вели­кого знатока жертвоприношений — эта тема была юноше знакома не понаслышке.

История, во многом похожая на предыдущую, как сооб­щает «Махабхарата», произошла со славным царем по имени Сомака. У него было сто жен, но ни одного наследника. И вот, когда царь был уже немолод, долго­жданный сын появился на свет. Мальчику дали имя Джан- ту, он рос в любви и неге, и все сто царских жен о нем заботились... Несчастье произошло от того, что мальчика укусил муравей. Ребенок поплакал и успокоился, но царь, который не сразу понял, в чем дело, страшно разволновал­ся. А когда он понял, что ничего страшного не произошло, то разволновался еще больше. Ведь если жалкий муравей заставил его так испугаться за сына, что же будет, когда мальчику станет угрожать настоящая опасность! Царь поду­мал, что лучше совсем не иметь детей, чем иметь одного ребенка, за которого постоянно волнуешься. Но он был уже стар, и надежды на новых детей у него не было...

И тогда верховный жрец объявил Сомаке, что знает средство для обеспечения многодетности. Он предложил ему принести в жертву своего единственного сына и пообещал, что жены царя, вдохнув запах горящего жертвенного мяса, немедленно забеременеют. А сожженный мальчик обретет новое рождение в чреве своей матери, и его нетрудно будет узнать по золотой родинке на спине.

Царь, несмотря на дружное сопротивление всех ста своих жен, так и сделал. Жрец не обманул Сомаку, и вскоре у него действительно родилось сто сыновей, причем один — с золо­той родинкой на спине. Его снова назвали Джанту, объяви­ли наследником, и все царские жены любили его больше своих собственных детей. На этом история, произошед­шая, возможно, в конце второго — начале первого тысяче­летий до н. э., могла бы иметь счастливый конец. Но к тому времени, когда она вошла в состав «Махабхараты», взгляды индийцев в отношении человеческих жертвоприношений уже не были столь терпимы. Основная редакция «Махабха­раты» была записана во втором веке до н. э., а современный вид эпос приобрел к пятому веку н.э. Но даже и в седьмом веке до н.э., когда была записана первая версия поэмы, оставить безнаказанным жертвоприношение ребенка уже было трудно. Поэтому, несмотря на явный «хэппи-энд», оба инициатора ритуала понесли заслуженную кару. Сна­чала умер жрец. Потом умер и царь — впрочем, оба были уже немолоды. Но когда Сомака, направляясь в «воинский рай» бога Индры, проходил через загробные владения под­земного бога Ямы, он увидел там своего советчика — вер­ховного жреца, горящего в огне. Жрец поведал, что терпит это наказание за подстрекательство к человеческому жерт­воприношению. Тогда Сомака, который тоже чувствовал за собой вину, решил разделить мучения жреца и остался в аду. Впрочем, в конце концов оба грешника очистились от скверны, и бог Яма отпустил их на небо.

В рамках основных направлений брахманизма, который пришел на смену древней ведической религии в первые века первого тысячелетия до н. э., человеческие жертвоприноше­ния не были приняты. А царь Ашока, в третьем веке до н. э. объединивший под своей властью бблыиую часть Индии, запретил использовать в качестве жертв любые живые суше ства, поскольку он был активным проповедником буддиз­ма. Впрочем, в первые годы своего правления царь не отли­чался кротостью нрава. Так, он объявил войну государству Калинга и после ее успешного завершения сообщил в спе­циальном эдикте, что убил сто тысяч человек и взял в плен еще сто пятьдесят тысяч. Но пройдя по местам сражений и увидев собственными глазами результаты своей внешней политики, царь устыдился. После чего его правление дей­ствительно носило самый гуманный характер.

Ашока не только прекратил кровавые жертвоприноше­ния, но и составил список охраняемых животных. Он запре­тил бесцельное выжигание лесов и охоту ради удовольствия. Царь направил много сил и средств на развитие медици­ны и ветеринарии и своих подданных старался наставлять на путь гуманизма. Он писал: «Основываясь на дхарме, я повелел защищать животных и многое другое. Но именно благодаря переубеждению в народе возросла дхарма не уби­вать живых существ и не вредить им». Царь строил больни­цы, бесплатные гостиницы и школы, запретил использовать людей на принудительных работах. Он создал нечто вроде института правозащитников —«махаматр», которые следи­ли за соблюдением принципов гуманизма по всей стране, в частности, инспектировали тюрьмы. Ашока писал: «...Они следят за достойным содержанием заключенных и их осво­бождением, и если махаматры считают: «Этому необходимо содержать семью», «Этого оговорили», «Этот стар», то они следят, чтобы таких заключенных освободили».

Власть Ашоки – главы Маурьев – простиралась на огромную территорию от Индийского океана до вершин Гималаев. Но начинания императора не были поддержаны его наследниками, а в начале второго века империя Маурьев пала, и страна разделилась на отдельные царства, в каждом из которых были свои религиозные традиции и свои представления о гуманности. И несмотря на то что и основные направления индуизма, и появившийся в шестом веке до н.э. буддизм, и ислам, массово пришедший на территорию Северной Индии в двенадцатом веке, категорически не признавали человеческих жертвоприношений, они продолжали совершаться отдельными племенами и сектами.

Племена нага, населяющие горы Северо-Восточной Индии, славились как охотники за головами. Головы игра­ли в культовой жизни нага большую роль, поэтому нага не только вели множество войн, но и затевали постоянные стычки между деревнями и даже между кварталами внут­ри одной деревни. Целью всех этих усобиц были прежде всего головы, причем не обязательно врагов. Голова была магическим амулетом и «работала» совершенно независи­мо от того, принадлежит она воину или женщине, добы­та в честном бою или при нападении на спящего ребен­ка. Каждая голова обеспечивала воину и благоволение богов, и уважение соплеменников, и внимание девушек; она охраняла его от болезней, оберегала от несчастий, при­носила богатство. Поэтому за головами тщательно ухажи­вали: их торжественно помещали в специальные хранили­ща или нанизывали на ветви деревьев-идолов. У некоторых нага существовал обычай угощать головы рисовым пивом.

Еще один вид ритуальных убийств описывает Фрэзер в своей «Золотой ветви»:

«По сообщению одного старого путешественника, в провинции Кучлакар «есть языческий храм, а в нём находится высокочтимый идол; раз в 12 лет в его честь устраивается роскошное пиршество, нечто вроде юбилейного торжества, на которое созываются все здешние язычники. Этот храм владеет большим количеством земли и получает значительные доходы. Местный царёк управляет провинцией не более двенадцати лет, то есть от одного праздника до другого. Когда этот период подходит к концу, на праздник собираются несметные толпы людей, и большие деньги тратятся на угощение брахманов. Для царька воздвигается деревянный помост, задрапированный шёлковой тканью. В день торжества под звуки музыки он в сопровождении пышной процессии отправляется к водоёму, чтобы совершить омовение, после чего молится в храме местному божку. Затем царёк на глазах собравшихся поднимается на помост, берёт острый нож и начинает отрезать себе нос, губы, уши и остальные мягкие части тела. Отрезанные куски он поспешно отбрасывает, пока не начинает терять сознание от потери крови. В заключение он перерезает себе горло. Таков обряд принесения жертвы местному божку. Будущий преемник правителя должен находиться в толпе зрителей и оттуда взойти на трон».

У народности хондов долгое время существовал обряд добровольной жертвы, направленной на повышение уро­жая. Община покупала согласие человека умереть, а ино­гда родители продавали для этой цели ребенка, после чего он мог долгие годы жить и даже жениться и иметь детей. Но когда возникала необходимость позаботиться об уро­жае, жертву освящали, отождествляя ее с божеством, а потом опаивали опиумом и удушали. Тело жертвы раз­резали на множество кусков, которые закапывали в землю по всем окрестным полям.

Человеческих жертвоприношений требовала от своих почитателей богиня Коттравей, культ которой постепен­но объединился с культом Дурги, супруги Шивы. Написан­ная в пятом веке н. э. в Южной Индии «Повесть о браслете» рассказывает о том, как воины сами отрубали себе головы и бросали их на жертвенник, предварив это действо слова­ми: «Вот наш жертвенный долг! Прими кровь, струящуюся из горла, как плату за победоносную силу!»

В Северо-Восточной Индии богине Дурге тоже приноси­лись добровольные жертвы. Тем, кто высказывал желание умереть во имя богини, воздавали божественные почести. Князья награждали их богатыми подарками и допуска­ли в свой гарем, а жены считали для себя великой честью отдаться человеку, посвященному богине. В день цере­монии назначенного в жертву человека облачали в вели­колепные одеяния, умащали красным сандалом и укра­шали цветами, а потом, после медитации и пения мантр, отсекали ему голову. Голова жертвы помещалась на золо­том подносе возле статуи богини, а тело, приготовлен­ное соответствующим образом, съедалось жрецами, раджой и его приближенными. Последняя известная попытка такого жертвоприношения состоялась в 1832 году. Жрецы не смогли найти добровольца и решили заменить его при­нудительной жертвой. Но похищенный ими человек успел бежать и сообщить обо всем британским властям. После чего раджа был смещен, а ритуал прекратился.

Кали, одной из ипостасей Дурги, тоже продолжала тре­бовать человеческих жертв уже тогда, когда другие боги Индии от них отказались. Имя Кали в переводе означает «черная». Легенда гласит, что она появилась на свет из лица Дурги, почерневшего от гнева. Поскольку и сама Дурга кро­тостью не отличается, то Кали тем более стала олицетворе­нием зла. Обычно ее изображают одетой в шкуру пантеры, с ожерельем из черепов. В одной из четырех своих рук она держит человеческий череп или отрубленную голову, в дру­гих руках у нее — меч или жертвенный нож; из раскрытого рта свисает окровавленный язык.

Средневековые индийские бандиты туги, или таги, посвя­щали богине Кали свои грабежи, совмещая таким образом профессиональные занятия с богоугодным делом. Чаше всего туги грабили караваны и убивали путешественни­ков. Тела они закапывали ритуальной лопатой, а ценности брали себе. Трудно сказать, что было первично в деятельно­сти тугов, религия или жажда наживы. Но в тридцатые годы девятнадцатого века английские власти Индии положили конец их активности или по крайней мере свели ее к мини­муму. Книга рекордов Гиннесса утверждает, что на совести тугов лежит около двух миллионов смертей.

В сегодняшней Индии Кали — не самая популярная богиня, центром ее культа считается Бенгалия. Там стоит посвященный ей храм Калигхата, в честь которого названа столица страны (в европейском произношении — Калькут­та). Но человеческие жертвоприношения давно заменены жертвоприношениями животных (правда, очень массовы­ми). В самой же Индии кровавые жертвоприношения стали скорее исключением. Убийства коров, которые некогда считались самой угодной богам жертвой, давно запреще­ны или ограничены законом в большинстве штатов Индии.

Одним из самых массовых видов ритуального убийства, точнее, самоубийства, в Индии был обряд «сати» — сожже­ние вдовы на погребальном костре мужа. Первой женщи­ной, совершившей самосожжение и давшей имя страшно­му обряду, была Сати, дочь Дакши, жена бога Шивы. Отец Сати обидел ее мужа, отстранив его от жертвоприношения, и оскорбленная женщина бросилась в священный огонь и сгорела. К похоронам мужа эта история не имела никако­го отношения: Шива остался жив-здоров и долго скитался по миру с обгоревшим телом жены, пока другой бог, Виш­ну, не разрубил останки на множество кусков и не разбро­сал по миру, создав тем самым места паломничества. Спу­стя некоторое время Сати возродилась под именем Парвати, снова стала женой Шивы, и все были счастливы. Но поче­му-то эта история, никак не связанная с заупокойными жертвоприношениями, легла в основу ужасной традиции.

Этот обычай упоминается еше в «Ригведе» — древнейшем памятнике индийской литературы. Но некоторые коммен­таторы оспаривают подлинность текста, предписывающе­го женшине всходить на погребальный костер мужа. Суще­ствует мнение, что в свое время «Ригведа» рекомендовала вдове после похорон мужа отправляться в «дом», но одну согласную букву в этом слове заменили, в результате чего «дом» превратился в «костер». Так чья-то ошибка, воль­ная или невольная, стоила жизни многим тысячам жен­щин. Впрочем, священные тексты, написанные позднее, поддержали нарождающийся обычай. Например, «Вишну смрити» (написанный, по-видимому, в середине первого тысячелетия) рекомендует (впрочем, не настаивая) вдове совершить сати: «Когда умирает муж, ей следует сохранять целомудрие или подняться на его погребальный костер». Другой канонический текст, «Гаруда-пурана», сулит жен­шине, которая умрет вместе с мужем, столько же лет рай­ской жизни, сколько волос у нее на голове. Впрочем, «Вишну-смрити» обещает: «Добродетельная жена, пребывающая в целомудрии после смерти мужа, даже не имея сыновей, попадет на небеса».

Несмотря на прямые указания священных текстов, в древности обряд сати не получил массового распростра­нения. Он упомянут в эпических поэмах, которые, конеч­но, основаны на каких-то реальных событиях, но все же не являются историческими документами.

Одним из пер­вых бесспорных свидетельств о совершении сати считают надпись, вырезанную на колонне близ Сагара (штат Мад­хья-Прадеш) в 510 году от Р.Х. Она гласит:

«Сюда пришел Бханугупта, храбрейший из смертных, великий царь, смелостью равный Арджуне, и сюда после­довал за ним Гопараджа, как друг следует за другом. Он сражался в великой и славной битве и отошел на небо, бог среди вождей. Его жена, преданная и любящая, любимая им и прекрасная, последовала за ним в пламя костра».

Во втором тысячелетии сати принимает массовый харак­тер. Добровольность сменяется принуждением — хотя силой женщину на погребальный костер не волокли, но это счита­лось ее моральным долгом, этого ждали от нее родственни­ки. Жизнь вдовы, которая оставалась в живых после смерти мужа, была в Индии совершенно невыносима. Религиоз­ные законы индуизма запрещали ей повторное замуже­ство. Наследства после мужа она не получала и зависела только от благотворительности его родственников, которые считали предательницей вдову, отказавшуюся идти вслед за покойным. Традиция запрещала вдове носить украше­ния, посещать храм, выходить на улицу, обедать за одним столом с семьей. Считалось, что вдова приносит несча­стье всем, кто общается с ней и живет с ней под одним кровом. Кроме того, и сама смерть мужа была, в опреде­ленном смысле, на ее совести: ведь у хорошей жены боги мужа не отберут. Даже если женщина не была замечена ни в каких провинностях, значит, она грешила в прошлой жизни... Только сати могло снять с нее вину и обеспечить и ей, и ее мужу, и другим родственникам хорошую карму и загробное благополучие.

Существуют два вида сати. При «саха-марана» (смерть вместе) женщина сжигает себя на погребальном кост­ре мужа. Но если в этот день ритуал для нее невозможен из-за менструальной нечистоты или беременности, она может совершить его в течение четырех последующих месяцев. Тогда он будет называться «ану-марана» (смерть в одиночку). Кроме того, в некоторых районах Индии, где не была принята кремация, вдова могла живой лечь в моги­лу своего мужа, и ее хоронили вместе с ним.

Чаще всего индийские женщины совершали «саха-марану». После того, как решение о сати было принято, вдова получала особую власть над окружающими. Все ее желания исполнялись. Ее проклятие считалось особенно дей­ственным. Но пути назад у женщины уже не было. В назна­ченный день, в окружении толпы родственников, она шла к водоему, на берегу которого складывали погребальный костер. У раджпутов ее сопровождали воины с обнажен­ными саблями: с одной стороны, это был почетный эскорт, с другой — символ неизбежности ее смерти. Возле костра вдове давали выпить напитка из сушеных пестиков шаф­рана, который должен был хоть немного притупить боль. Иногда женщина прыгала в костер с помоста после того, как огонь разгорался. Чаще она садилась рядом с телом мужа, и ее приковывали цепью, чтобы она, загораясь, не выскочила из костра. Если это все-таки случалось, ее шестами заталкивали обратно.

Но далеко не все женщины совершали сати, принуж­даемые к этому родней и обстоятельствами. Многие дей­ствительно видели в этом свой духовный долг. Особенно строго соблюдали обычай сати женщины, принадлежав­шие к воинскому сословию раджпутов. Поскольку раджпуты жили в состоянии постоянных войн и далеко не всегда тело воина, погибшего в битве, удавалось должным образом похоронить, в замках раджпутов существовали специаль­ные залы с гигантскими очагами по два-три метра в диамет­ре. Здесь совершали самосожжение жены воинов, погиб­ших и похороненных вдали от дома.

Здесь же сгорали женщины, чьи мужья принимали ре­шение погибнуть в жертвенной битве «шака», — воины кла­на, проигравшего войну и осажденного врагами в родовой крепости, распахивали ее ворота и в праздничной одеж­де выходили на последний, действительно смертный бой. Решившись на «шака», раджпуты знали, что победители, связанные традицией, не причинят вреда детям побежден­ных и не посягнут на их владения. Но зато, даже победив в «шака», раджпуты, согласно ритуалу, не могли остаться в живых—они сражались друг с другом, апоследний уцелев­ший кончал жизнь самоубийством. А в это время в пламе­ни костров, не дожидаясь гибели мужей, сгорали их жены. При обороне Читора от войск Бахадур-шаха в 1535 году со­жгли себя пятнадцать тысяч раджпутских женщин...

В первой половине четырнадцатого века группа фран­цузских миссионеров отправилась в Индию проповедовать слово Божие. Один из них, Журден де Северак, потрясен­ный экзотической страной и ее удивительными нрава­ми, написал книгу «Чудеса, описанные братом Журденом из ордена проповедников, уроженцем Северака и еписко­пом города Колумба, что в Индии Наибольшей». Он сооб­щает:

«В этой Индии, когда умирает сколько-нибудь знатный муж, а также люди, чем-либо владеющие, то тела их сжига­ют; при этом жены устремляются за мужьями в пламя; ради славы мирской, любви к супругу и вечной жизни они сжи­гают себя вместе с мужьями и с такой радостью, как будто идут к венцу. И те, которые так поступают, слывут здесь наидостойнейшими и наилучшими женами. Удивительно это! И не раз на моих глазах во след одного-единственного мертвеца бросались в огонь и гибли пять жен».

На рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков гру­зинский дворянин Рафаил Данибегашвили, совершавший путешествие по Индии, стал свидетелем обряда сати:

«Отправившись отсюда, через 40 дней прибыл я в город Норпор или Фар, лежащий на горе. Первое зрелище, пред­ставившееся мне при въезде моем в сей город, было самое печальное и трогательное. Умер один идолопоклонник — надобно было сжечь его.  Вот какая бывает при сем церемо­ния: положив труп умершего в довольно украшенный гроб, понесли в определенное для сожжения по их обычаю место. Покойный имел двух жен, которые, будучи одеты в вели­колепное и драгоценное платье, шли за гробом мужа сво­его. Как скоро прибыли к назначенному месту, то состави­ли превеликой костер из дров, на который положив шесты, положили на них труп умершаго. Как по тамошнему жесто­кому обыкновению жены из любви к мужу должны добро­вольно отдаться вместе с ним на жертву огню, для того сии две богато одетыя женщины сели по обоеим сторонам мужа их на костер. Жрецы, полив на всех трех довольно масла и других горючих веществ, вдруг зажгли костер со всех сто­рон, и сии две невинныя жертвы, вместе с трупом мужа их, соделались добычею огня. Окружавшие пылающий костер люди начали играть на разных инструментах и играли до тех пор, пока он с сими нещастными не превратился в пепел. Но жены могут и не исполнять сего бесчеловечнаго обря­да; их даже уговаривают родные и знакомые остаться живы­ми или для детей, или для достатка, оставленнаго мужьями. Но ежели оне уже решатся, уже приближаются к пламе­ни, с намерением броситься на оной, и, почувствовавши ужас, захотят возвратиться, то окружающие костер при­ставы угрожают им другой смертию — от сабельных уда­ров, которых в таком случае нещастные не избежали бы, как недостойные жизни».

Журнал «Московский телеграф» писал в 1826 году: «Известен ужасный обычай Индиянок, Брамайской веры; оне должны сжигаться с мужьями, если их переживут; бесчестие и посрамление падает на ту женщину, которая откажется от сей ужасной жертвы, и никакие убеждения, никакие средства не могут остановить страшного обряда. Англичане решились наконец препятствовать этому силою. Из одиннадцати десять сожжений успевают они остано­вить, и за всем тем, в 1823 г., в Бенгале сожглось 575 жен­щин, в том числе 109 более 60 лет, 226 от 40 до 60, 208 от 20 до 40 и 32 менее 20 лет. В Калькутте сожглось в 1819 г. — 650, в 1820-597, в 1821-654, в 1822-583, в 1823-575. Вели­чайшая пошлина не останавливает Индийцов: оне продают последнее для получения дозволения. Решительно остано­вить Индийцов не смеют, ибо опасаются, что это возмутит их, а от предосторожностей правительства оне употребля­ют всякие ухищрения».

Пришедшие в Индию англичане действительно не реши­лись сразу пресечь страшный обычай, как, впрочем, и дру­гие человеческие жертвоприношения, которые хотя и не слишком часто, но совершенно открыто совершались на берегах Ганга.

Попытки запретить или хотя бы ограни­чить их сталкивались с сопротивлением местного населе­ния, которое видело в этом самоуправство завоевателей. Кампания против сати включала лекции и статьи, бесе­ды проповедников...

От женщин, объявивших о намере­нии совершить сати, требовали подписания документов о том, что они делают это по собственной воле. Постепенно в одном штате за другим вводились законы о запрещении сати. Индийцы оспаривали этот запрет в судебном порядке.

В сегодняшней Индии существует закон, по которому судебная ответственность грозит абсолютно всем участ­никам и даже свидетелям церемонии, в том числе и самой вдове (если она останется жива). Тем не менее даже в наши дни женщины все еще совершают ритуал сати. Как пра­вило, становится известно о нескольких случаях в год, но на самом деле далеко не все они делаются достояни­ем гласности. О них напоминают только стелы с глиняны­ми слепками ладоней или камни с высеченными на них женскими руками. Каждая такая рука — память о женщи­не, которая на этом месте живой взошла на костер мужа.

Олег Ивик. История человеческих жертвоприношений. Изд.: Ломоносовъ. М. С.45-61.