К вопросу о применимости некоторых источников в реконструкции образа Велеса/Волоса

Вопрос о Велесе / Волосе – сущности и генезисе его образа, его функциях, этимологии его имени – далёк от разрешения. В своей заметке я хочу обратить внимание на ряд источников, на основании которых (ре)конструируется известный науке образ Велеса / Волоса, точнее – на адекватность восприятия этих источников исследователями, которое порой выдаёт желаемое за действительное.

Широко известен риторический приём древнерусской книжности, заключающийся в идее смены языческих идолов и капищ христианскими храмами. Нередко из него делаются далеко идущие выводы. Например, В.Л. Янин и М.Х. Алешковский пишут, что «самый декорум христианизации повсеместно на Руси включал в себя идею торжества над поверженным язычеством и требовал освящения древних капищ сооружением на их месте церквей» (Янин, Алешковский 1971. С. 38). Исходя из этой посылки, авторы утверждают, что на месте храма св. Власия на Волосовой улице в Великом Новгороде находилось капище Волоса (изофункционального и почти омонимичного Власию). Слышать столь безапелляционное заявление от археологов тем более удивительно, что археологическими материалами наличие капища на том месте до сих пор не подтверждено.

Власьевская церковь впервые достоверно упоминается под 6692 (1184) годом Новгородской I летописью – «въ то же лето сърубиша церковь нову святого Власия». По-видимому, «старая» церковь св. Власия имелась на том месте и ранее. Волосова улица, таким образом, скорей всего вполне ожидаемо получила своё название по церкви (Болховитинов 1808. С. 28), а не от выдуманного учёными капища Волоса. Это тем более вероятно, что данная улица и ныне носит название Власьевской. М.Х. Алешковский (1974. С. 102) пришёл к выводу, что Волосова улица древнее Власьевской церкви, которая стоит в конце улицы, а не в начале. Название её он, а вслед за ним и В.Л. Васильев (Васильев, Вихрова 2012. С. 102), выводит из популярного у новгородцев антропонима Волос, который может быть как прозвищем, так и омонимичной ему полногласной, восточнославянской, «простонародной» формой крещёного имени Влас(ий). Таким образом, миф о капище на Волосовой улице даже не опирается на источники, он является чистым плодом учёных спекуляций, разошедшимся, не смотря на это, по книгам о славянской мифологии.

Другой важный пассаж о Волосе, широко используемый в мифологических реконструкциях, содержится в «Обычном житии св. Владимира». Его текст несомненно восходит к Проложному житию и летописи, материал которых был несколько дополнен и модифицирован. Считается, что Обычное житие было написано в начале XIV в. (Милютенко 2008. С. 184-188). Оно сообщает, что «Волоса идола, егоже именоваху скотья бога», князь, после своего крещения и возвращения из Херсонеса, «веле въ Почайну реку въврещи». Пассаж об идоле Волоса является новацией автора Жития, опиравшегося, по всей видимости, на местную этимологическую легенду, либо сочинившего её лично. Мотив свержения идола в реку, конечно же, заимствован из сюжета о Перуне. Выбор именно Волоса в качестве жертвы свержения определился, на мой взгляд, каким-то урбонимом, и теперь уже не ясно, был ли он связан с Власьевской церковью или с Волошской улицей. Дата постройки храма св. Власия Севастийского на Подоле, кажется, неизвестна. В Обычном житии он не упоминается, и вообще неясно, существовал ли он на момент написания жития – так что я осознаю всю шаткость этой своей гипотезы. Известно лишь, что в 1651 г. Власьевская церковь была сожжена поляками. По мнению М.Ф. Берлинского (1820. С. 192-193), храм именно этому святому был построен на месте капища Волоса «по сходству прежнего имени». Между тем, строительство храма св. Власию на дороге, ведущей на скотопасный луг и позже получившей название Быдлогонной улицы, совершенно неудивительно. Связь легенды об идоле с этимологизацией Волошской улицы менее вероятна, поскольку её название несомненно восходит к Волошской слободе, существовавшей в северной части Подола довольно поздно, на руб. XVII-XVIII вв.

Вообще, любой топоним является минимальной единицей и стержнем локального фольклорного текста, основой осмысления ландшафта. Мнемоничность топонима может порождать собственно этимологические легенды, либо пронизывать прочие тексты несказочной прозы. Не случайно, например, Библия полна указаний на названия конкретных мест, где происходили те или иные события, сопровождаемых этимологическими трактовками. Такая привязка с одной стороны подкрепляет реальность некоего события из прошлого, с другой – этимология, разворачивающаяся в мотив, сама по себе является механизмом порождения текста.

Наиболее применимо вышесказанное, пожалуй, к последнему примеру, породившему огромное количество учёных интерпретаций и занимающему едва ли не центральное место в «славянской» части «теории основного мифа» В.Н. Топорова и Вяч.Вс. Иванова. Речь пойдёт о «Сказании о построении града Ярославля». Авторы теории основного мифа вполне сознают, что этот источник был создан в XVIII в., и всё же, несмотря на «следы редакторской обработки» (?!), делают из него диахронические выводы глобального масштаба. В действительности, «Сказание о построении града Ярославля» – типичный пример книжного конструирования локальной, провинциальной, губернской истории, укореняемой в древность (ср. аналогичный вятский случай: (Уо 2003)). Наряду с прочим символическим капиталом, типа геральдики, она стала насущно необходимой в ходе административно-территориального реформирования XVIII в.. В данном случае конструируемая локальная губернская история связана с губернским гербом самым непосредственным образом.

Сюжет Сказания сводится к следующему. В языческом поселении Медвежий угол имелся почитаемый идол бога Волоса. Язычники грабили купцов, проплывавших по Волге, и князь Ярослав повелел своей дружине наказать разбойников. В результате был заключён договор, и язычники клялись при его заключении Волосом, не желая креститься. Некоторое время спустя Ярослав вновь прибывает в Медвежий угол – со священниками и воинами. На него из клетки выпускают некоего «лютого зверя», которого он убил секирой, после чего заложил здесь город Ярославль. Поскольку победа над зверем произошла в Ильин день, князь основал храм в честь пророка Илии. Вскоре после постройки города жителей Медвежьего угла постигла засуха. По молитвам ярославского духовенства начался дождь, и впечатлённые язычники уничтожили идол Волоса, после чего крестились. На месте капища был построен храм в честь св. Власия Севастийского.

Одна из основных целей создания локальной истории – объяснение происхождения названия губернского центра. С другой стороны, сама этимология разворачивается в повествование и сосредоточивает его вокруг себя. Кроме названия Ярославля, сюжетообразующими можно назвать ещё два топонима – Медвежий угол (а также р. Медведица), визуализованный на губернском гербе и развернувшийся в сюжет об убийстве «лютого зверя», и Волосова логовина, название которой было интерпретировано автором Сказания в парадигме конструирования образа «другого», образа языческой «предыстории». Неизвестно (и, пожалуй, не так важно), бытовали ли эти этимологические легенды в живой традиции, или автор сам их создал. В любом случае, Сказание способно отражать исторические реалии в том лишь качестве, в каком их отражает эти(м)ологическая легенда. Показательно, что ряд других, в том числе более надёжных и древних источников, отводят особую роль в основании и истории города не Ильинской и Власьевской церквям, а Петропавловской, что на Волжском берегу (Севастьянова). Содержит ли Сказание «архаические элементы» и материал для «реконструкции языческих представлений на надъязыковом уровне» – оставляю судить читателю.

Итак, Волосова логовина, согласно Сказанию, была местом, откуда «скотии по обычаю на пажити изгоняше». Власьевская церковь впервые упоминается источниками в 1609 г., в числе храмов, сгоревших во время осады Ярославля поляками. По церкви была названа соседняя Власьевская улица. Вполне логично будет предположить, что и логовина получила своё название от народной, полногласной формы имени святого покровителя и защитника скота. То есть, ситуация примерно та же, что и в случае с киевским Подолом. Власьевская церковь, и это вполне естественно для народно-православной традиции, располагается на месте выгона скота. Книжник, зная из летописи о «скотьем боге» Волосе, опрокидывает народное название в «языческое» прошлое, конструируя, в рамках своих представлений, христианско-языческий антагонизм.

Нетрудно заметить, что во всех трёх случаях мы имеем дело с circulus vitiosus, порождённым неадекватным пониманием способов порождения книжного текста и небрежением источниковедческой составляющей его анализа. Следствием этого стало конструирование и распространение научной мифологии о «языческом» «скотьем боге» Волосе. Некоторые составляющие этой мифологии стали чем-то самим собой разумеющимся даже для научных изданий, не говоря уже о массовом сознании.