О жречестве равноапостольного Константина Великого

В своей статье, посвященной равноапостольному императору Константину, интернет-блоггер А. Чивчалов пытается обращением к биографии крупного христианского просветителя доказать легкомыслие тех, кто причислил Константина к лику равноапостольных. Оказывается, в шкафу православных есть скелеты, которые требуется извлечь наружу и показать общественности. Только в качестве аргументационной базы А. Чивчалов привлекает цитаты из православных источников, при этом достаточно известных.

Что нового смог обнаружить Антон Чивчалов в истории императора Константина, что могло быть препятствием для признания императора равноапостольным? Или православные причислили его к лику равноапостольных, не будучи осведомлены о жизни императора? Или все же зная о подробностях жизни Константина, причислили его к лику равноапостольных из меркантильных соображений, чтобы польстить своему благодетелю? Последний вывод Антон Чивчалов формулирует в своей статье весьма утвердительно, тем демонстрируя свое отношение ко многим поколениям христиан, приписывая им самые неблагонадежные мотивы.

Для прояснения сделанного вывода требуется проанализировать весь комплекс аргументов, которыми Чивчалов разоблачает императора.

Первый аргумент состоит в том, что император до конца своих дней оставался преданным язычеству и оставался pontifex maximus – верховным жрецом языческого культа Непобедимому Солнцу (Sol Invictus). Для этого Антон цитирует фрагмент из исторического очерка Александра Дворкина по истории Вселенской Церкви. Воспроизведем этот фрагмент полностью:

В результате всех этих событий Константин вошел в Рим - в подавляющем большинстве языческий город, во главе в основном языческой армии - и был провозглашен императором империи, где христиане составляли лишь незначительное меньшинство. На его монетах по-прежнему изображалось «Непобедимое Солнце», и он остался верховным жрецом - «pontifex maximus» - римского языческого культа. Римский сенат воздвиг арку в честь его победы (она и сегодня стоит близ Колизея), где изображены войска Максентия, тонущие в реке, и написано, что Константин победил с помощью божества. Имеется в виду Непобедимое Солнце.

Процитировав этот фрагмент, А. Чивчалов оставляет его голым. Логика его аргумента такова: сам православный автор признает, что до конца своих дней Константин оставался язычником. И нечего тут даже комментировать. Однако комментарии более чем востребованы. Действительно ли Дворкин отстаивает мысль о том, что Константин до конца своих дней оставался язычником?

Присмотримся: в цитате идет речь о завоевании Константином Рима, о победе над Максенцием. События эти происходят в 312 году, и именно эти события в церковной истории связываются с первой близкой встречей Константина с христианством: видение им креста на небе на фоне «непобедимого солнца» и во сне с начертанием известной фразы «Сим победиши». И именно этот символ – лабарум – император распорядится изобразить на щитах своей армии. С 315 (по некоторым сведениям - с 323) года этот же символ появляется и на монетах. Более того, сам император на монетах изображается с глазами, поднятыми вверх, т.е. молящимся Богу, что для римских императоров было невероятным новшеством. Заметим, что до смерти императора от событий 312 года еще 25 лет. И в течение 25 лет его солярный монотеизм, который он впитал в семейных традициях и который был сильно развит среди интеллектуальной элиты империи, переплавляется в глубокую христианскую позицию. Внешне могло бы казаться для язычников, что он по-прежнему чтит Непобедимое Солнце. Однако события его последующих 25 лет успешно доказывают, что этим Солнцем император видел Самого Господа, и жрецом (в римском смысле, разумеется) он выступал не языческой олицетворенной стихии, а Самого Христа.

Чтобы убедиться в этом, достаточно представить важнейшие события в означенную четверть века:

313 год – Медиоланский эдикт, предоставивший свободу христианам и знаменовавший открытие границ для свободной миссии христианства;

325 год – созыв Никейского собора;

326 год – возрождение Иерусалима;

330 год – основание Нового Рима, совершенное не только по политическим мотивам, но и по весомым религиозным, строительство в нем храма Двенадцати Апостолов;

337 год – крещение Константина[1].

Все эти события выпадают из версии о преданности Константина до конца своих дней солярному монотеизму или более раннему римскому пантеизму. Возможно, есть основания для возмущения о длительности прихода Константина ко Христу, с 312 года по 337 год. Но, во-первых, важен сам факт прихода ко Христу и движения к Нему все эти годы. А, во-вторых, не нам оценивать «скорость» отклика человека на Евангелие.

Далее Антон Чивчалов цитирует энциклопедию Брокгауза и Ефрона, из которой извлекается только один факт: крещение Константина на смертном одре. И выводы, извлеченные из одного этого факта, впечатляющи: христианином Константин успел побыть всего несколько часов своей жизни, и при этом это решение, скорее всего, было продиктовано желанием уступить христианским богам как более могущественным по сравнению с римскими. Надо признать, что в этой части можно позавидовать фантазии Антона. Из скупого факта извлечь такие далеко идущие выводы возможно только при полной неосведомленности о жизни императора. Придется немного осведомить Чивчалова и его читателей о добрых поступках, которыми отличился император во время своего правления: он первый, вопреки устоявшейся римской практике, вводит строгий указ о запрете убийства новорожденных детей, а также о своего рода "господдержке" родителей, у которых родился слаборазвитый ребенок (Кодекс Феодосия, IX, 27, 2); в 336 г. он издает указ о запрете на конкубинат, т. е. незаконное сожительство, что сильно ударяет по сенаторам, любившим многоженство; он вводит скупой перечень оснований для разводов с целью сокращения разводов; он выступает против существующего в ту пору закона лишать бездетных граждан права на наследство; он вводит запрет на гладиаторские бои, хотя некоторое время он сохранял их в качестве наказания для гомосексуалистов; он вводит запрет на уродование лиц осужденных; он вводит запрет на убийство господином своего раба; от отменяет систему сложного платного судопроизводства, когда за каждую судебную операцию требовался налог, что ранее само судопроизводство делало недоступным малоимущим гражданам; он отменяет необходимость судебной пантомимы - обязательных действий истцов и обвиняемых по разыгрыванию меры своей заинтересованности в процессе. Не увидеть в этих поступках добрых мотивов требует большой нравственной близорукости[2].

Но все же следует остановиться на крещении императора подробнее. Ничто не извиняет императора за его позднее решение креститься, даже оттягивание этого решения в силу несовместимости быть императором и христианином одновременно. И церковь, причисляя императора к лику равноапостольных, понимает это. Но одно является определенным: его решение не было спонтанным. Император многократно высказывал свое намерение креститься в Иордане, он по многим признакам готовился к этому, и лишь болезнь не дала ему осуществить свое намерение.

Обсудив обстоятельства позднего крещения императора, Антон Чивчалов делает прыжок в прошлое – ко дням победы над Максенцием, цитируя энциклопедию Брокгауза и Ефрона:

Народ приветствовал победителя, который велел нести перед собой окровавленную голову Максенция.

Однако не ясно, чем вызвано такое возвращение к прошлым дням императора - к 312 году, когда император еще вполне себе язычник и его вовлечение в церковную жизнь еще впереди.

В стремлении опорочить императора Антон придумывает новые, доселе неизвестные мотивы его поступков. Он называет его мстительным, обсуждая печальные события убийством Константином своей жены и сына. Это поистине трагические события и спекуляции на них нисколько не красят Чивчалова. Известно, что убийство своего сына Криспа Константин совершил в силу доноса на него со стороны своей второй жены – Фаусты. Та обвинила благородного юношу в покушении на ее целомудрие.  И император, привыкший верить своей жене, идет на казнь своего сына. После того, как клевета была распознана, император не исправляет ситуацию, а усугубляет ее – расправой над Фаустой[3]. Аналогичным, даже комичным образом, обрисовывает ситуацию казни Константином Лициния – современного ему соимператора. Выхватив из Дворкина упоминание о Лицинии как о коллеге Константина, Антон пишет о том, что Константин убивает своего коллегу и идет председательствовать на Никейский собор. Создается впечатление, что император – несдержанный человек, который в порыве своих эмоций расправляется со всеми, даже со своими коллегами. Но стоит отнестись внимательнее к истории, чтобы узнать, что Лициний вовсе не собирался разделять императорский престол, и войны между Лицинием и Константином были продолжительны, пока Константин окончательно не разбил Лициния у Никомедии и по прошествии времени не приказал его казнить. По свидетельству Аврелия Виктора («О жизни и нравах римских императоров», 41), Лициний был весьма суров и властолюбив. Этим и объясняются такие продолжительные войны между двумя «коллегами». Конечно, никакие убийства не извинительны для христианина, но они возможны, по словам апостола Павла, для «того, кто носит меч» (Рим. 13, 4) в качестве казни.

Теперь самый изящный жест, который себе позволяет Антон Чивчалов. Оказывается, православные причислили к лику равноапостольных человека, который и православным никогда не был. Дело состоит в том, что крестил Константина арианский епископ Евсевий Никомедийский. И, стало быть, по каноническим православным правилам крещение императора было недействительным. Только при этом Антон не уточняет, какие канонические правила нарушил император в своем крещении, ведь это в согласии с донатизмом личные грехи священнослужителя делают недействительными его священнодействия. Но донатизм был осужден при императоре в 314 году. Так что упрек несостоятельный. При этом надо признать, что речь идет о событиях, когда набирает ход арианская реакция. И сам император за два года до своей смерти собирает поместный собор – Тирский, где ариане находят большую поддержку. Так что обстоятельства выбора епископа были продиктованы исключительно его территориальной близостью.

Чтобы понять логику мышления императора, следует не сочинять его мотивы из обрывков цитат. У того же Дворкина подробно расписан двадцатипятилетний путь Константина ко Христу. Вырванные из контекста цитаты рисуют образ укоренившегося язычника, лишь формально знакомого с христианством. Но стоит почитать доступные нам письма императора, можно обнаружить большую вовлеченность императора в церковную мысль, заботу императора о церкви и интерес его к подлинному Непобедимому Солнцу – Иисусу Христу. Сделанное им поистине оценено следующими за ним поколениями христиан как крещение Римской империи. И христианство, вовсе не извиняя его плохие поступки и понимая его длительный путь ко Христу, по достоинству оценило то, что он сделал. А сделал он немало, следует лишь ознакомиться с его деяниями.