Игумен Феогност (Пушков). Где искать корни ультраортодоксии?

На протяжении истории Церкви много раз приходилось реально «уходить в катакомбы», чтобы сохранить свою веру. Перед лицом мира, погрязшего в пороках и безнравственных компромиссах, Церковь свидетельствовала о Пути, об Истине и о Жизни. Но едва рассеивался мрак, Солнце Христовой веры спешило согреть всё человечество, и тогда исход из катакомб был, своего рода, ясным утренним рассветом.

Но, к сожалению, за годы пребывания в катакомбах всегда создавалась определенная прослойка, которая «влюблялась» в свои катакомбы настолько, что не желала их покидать. В представлении этих «принципиальных» катакомбников пребывание Церкви за порогом культуры и общества есть не вынужденное и временное условие жизни Церкви, а принципиальное и органическое её свойство. Этот феномен прекрасно описал Кафка в своём «Процессе»: «Люди, живущие во мраке, не способны выйти на свет».

Действительно, Церковь Христова существует под знаком парадокса

С одной стороны, «Вы - свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Матф.5:14-16). Церковь должна возвещать о Христе миру, лежащему во мраке. С другой стороны – «Так как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Иоан.15:19). «Избрал вас от мира» - в греческом подлиннике это место можно прочесть еще более резко: «Я изъял вас из мира». Но это изъятие совершается не для того, чтобы христиане превратились в закрытое общество (иначе, за что бы мир нас ненавидел?), но чтобы исполнить заповедь: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всему творению» (Мар.16:15).

Христианство «не от мира сего», потому что благодать – это дар свыше, от Бога, а не обычная «природная энергия». Но благодать – как поток свежего воздуха, любящим Богом направляется на творение, на этот самый «мир сей». Если бы христиане были «от мира сего», то христианство не могло бы дать новую струю, обновляющую силу для природы, общества и личности. Если же мы выберем путь изоляции, то сама миссия – проповедь Евангелия всему миру – окажется невыполнимой.

Ошибка «ультраортодоксального мышления» в том, что не делается различия

между «миром сим» как некой духовной системой и «миром сим» как обществом

Христианин не может быть гражданином «мира сего» в первом смысле этого слова: система поступков, профессиональная этика, поведение в обществе – все это должно быть основано не на стереотипах и правилах светских (когда они расходятся со Словом Бога Живого), а, прежде всего, на религиозных критериях.

Но будучи «из земли», человек принадлежит природе как один из ее представителей, как одно из многих Божьих творений. Парадокс – всегда тайна и всегда сложность. «Проще» устранить парадокс и жить или только как «биологический вид», или же только как «личность высокой духовности», противопоставившая себя природе, обществу и его проблемам.

Но исключив из христианства парадокс, мы исключим само христианство. Несомненно, современный мир с его системой «либеральных ценностей», представляет не малую угрозу целости христианской веры. Как справедливо заметил западный богослов и священник Франсиско Карвахал, «раньше Христа гнали силой оружия, а теперь Ему мило улыбаются, но слова Его ни во что не ставят». Но ответом на любое искушение может быть только любовь и верность. В какой-то мере любая эпоха в жизни Церкви протекает под знаком мученичества (мы не должны забывать, что на языке Священного Писания Нового Завета слова «мученик» и «свидетель» синонимы, обозначающиеся одним греческим словом «мартис»).

И даже в самые «благополучные» для жизни Церкви эпохи были свои искушения, которым нужно было противопоставлять свое «мученичество-свидетельство». Перед нами стоит триединая задача: во-первых, сохранить цельность святой православной веры (т.е. не искажать ее в угоду современным «модным мнениям»); во-вторых, совершать свидетельство об этой вере и Истине (а значит, путь бегства – не для нас); в-третьих, совершать все это с любовью Христовой (т.е. не возненавидеть ни своих гонителей, ни этот мир, в котором мы живем).

Нередко современные «ультраортодоксы» говорят, что не всем под силу противостоять личной верой и благочестием натиску «мира сего» и ссылаются при этом на пустынников первых веков христианства. Только при этом не учитывают, что те пустынники, которые вышли из общества из-за того, что им оказалось «не под силу» совершать свидетельство своей веры в современных им условиях, не писали, при этом, что все христиане, которые платят налоги Нерону или Юлиану Отступнику – «добыча антихриста». Те пустынники пребывали в молитве за мир и за своих собратьев в миру. Современные ультраортодоксы желают всю Церковь загнать в пещеры каменного века.

Говоря серьезно об этом феномене, следует, во-первых, особо описать характерные черты «ультраортодоксов», во-вторых, указать внутренние причины появления этого феномена. К сожалению, причины эти кроются не только в самом феномене, но свидетельствуют о болезни того организма, частью которого являются эти люди.

К характерным чертам ультраортодоксов относятся:

1. Поверхностное знание истории Церкви и истории догматических движений в самой Церкви. Эти люди могут иметь и «систематическое образование» по богословию. Но в таком случае приходится говорить уже об изъянах нашей образовательной системы (об этом – чуть ниже). Всякая попытка проявить живое мышление клеймится как «ересь» и «модернизм». Отрицается все современное богословие, словно Церковь перестала быть живым организмом (в котором возникают и болезни человеческой немощи, но и подаются противоядия Божественной благодати).

2. Страх. Ефрем Сирин как-то сказал, что любящий Христа не убоится антихриста – любящий Бога просто погнушается антихристом, потому что сила любви ко Христу не позволит верующему принять врага Божьего. Но там, где вместо веры живой воцарилась схема, там и вместо любви к Богу поселился страх как бы «случайно» от Бога не отпасть. Именно в страхе перед «случайным отречением» эти люди бегают от ИНН, компьютеров, телевизоров и т.д. Первохристиане говорили о Христе, а современные больше говорят об антихристе. Не повод ли это призадуматься над тем, кто же все-таки больше занимает наши мысли?

3. Озлобленность. Видя как реальные, так и мнимые проблемы в обществе, ультраортодоксы не в состоянии свидетельствовать о путях выхода из тупика, но и не находят в себе силы полностью покинуть общество (как это сделали древние пустынники, на которых они любят ссылаться). Отсюда вытекает озлобленность на общество, на власть. Нервозность становится атмосферой жизни.

4. Иногда отсутствие догматических познаний восполняется суррогатами религии. Возникают «народные культы» как протест против «официальной Церкви», которая якобы «по проискам масонов» не хочет «канонизировать» Распутина или Ивана Грозного. Не случайно берутся эти две знаковые фигуры: Распутин выступает в роли непонятого Церковью святого старца, мученика, убиенного врагами веры и государства. Иван Грозный выступает в роли идеализированной власти, которая «мигом расправится с врагами веры» и, насадив силою благочестие, будет страшной для самого антихриста. Опять же само благочестие воспринимается лишь как внешняя форма устройства общества.

5. Национально-политические лозунги. Из внутренней плоскости человеческого сердца кризис веры выносится наружу и представляется кризисом национальной политики («во всем виноваты жидомасоны» или «кавказцы»). Возрождаются языческие представления, когда один народ (к примеру, русский) воспринимается как «богоизбранный», а другой (к примеру, еврейский, немецкий или арабский) определяется как «проклятый». Для политизированной религии необходимы жертвы, «козлы отпущения», без которых рушится вся их схема. При таком умонастроении невозможна в принципе миссия «просвещения и крещения народов». Если бы так рассуждали православные византийцы, то славяне по сей день были бы язычниками.

В чем причина существования феномена «ультраортодоксии» в Церкви?

Казалось бы, что ответ очевиден: маргиналы, люди без серьезного образования и с отсутствием культуры мышления, запуганные лжепророками, серые мышки. Но свести проблему к такому определению, значит самим стать на путь упрощенства и, по сути, повторить ошибку этих самых «ультраправых» - обвинять других, а не себя.

1. Основная причина – это наличие и по сей день в Церкви пастырей не только безо всякого богословского образования, но еще и с прямыми каноническими препятствиями к служению. Особенно это наблюдается в бедных епархиях, в вымирающих селах (нередко именно там вьются гнезда ультраортодоксии, что привлекает «паломников к старцу» и поднимает финансовое благосостояние прихода). По сей день нашу иерархию, к сожалению, больше волнует, «что сделал батюшка для прихода» (в смысле, сколько храмов из руин поднял и какой доход в приходской кассе), чем, во что верит он сам и его паства, и какое у него образование.

2. Сама система богословского образования нередко сводится к схематическим зазубриваниям каких-то положений, жизненный и практический смысл которых не раскрывается перед студентом.

Я очень часто слышал от священников, закончивших с отличием духовную семинарию, что им «семинария ничего не дала». Среди говорящих есть люди думающие и деятельные. Более того, по сей день не устранен тот разрыв, который существует между школой и приходом, о котором писал еще сщмч. Иларион (Троицкий): «В школе человек изучает одно, а епархиальная администрация требует от него другого. В Семинарии его учат, что крестить надо после катехизации, а на приходе от него требуют «повысить статистику крещений и не препятствовать крещению всех желающих». Возникает когнитивный диссонанс. В итоге такой священнослужитель просто «махнет рукой» на все, чему его учили в Духовной Школе, и будет «действовать по обстоятельствам».

Немало важных вопросов и вовсе проходят мимо, без серьезного изучения в Семинарии (к примеру, мне известны случаи, когда в эту Пасху священники Луганской, Одесской и даже Киевской областей отказали в Причастии народу с формулировкой: «потому что миряне на Пасху не причащаются»).

3. В постсоветской реальности священник воспринимается скорее как руководитель и администратор, а должен бы быть именно «отцом». В таком случае и устроение приходской жизни должно быть общинно-семейным. Полноценная семья подразумевает взаимное общение друг с другом. Священник-проповедник (не путать с «оратором») в наши все еще дни редкость, но и этого недостаточно. Должен быть еще и священник-пастырь. Проповедь с амвона – это речь, монолог. В семье должна быть беседа. Только так пастырь сможет пасти свою паству и воспитывать личность в церковной семье.

4. Добавим сюда порою совершенно «не пастырское» поведение и далеко не священнический образ жизни. Этот этический фактор подрывает доверие у паствы к «официальным пастырям». Немало «пастырей» пришли к служению по корыстным расчетам. От их сердца далеки реальные духовные проблемы человека. Автор этих строк 4 года преподавал в Духовной Семинарии и прекрасно знает, какие умонастроения и чаяния царили в сердцах «воспитанников». Кто с доверием станет раскрывать душу «пастырям», которые думают только об устройстве своей личной жизни?

5. «Если бы кто убежал от льва, и попался бы ему навстречу медведь» (Ам.5:19) – такова порою бывает встреча неофита, разочаровавшегося в необразованном духовенстве с церковными интеллектуалами. Порою потенциальные члены «ультраправой» фракции выталкиваются туда именно «интеллигентными» пастырями, которые дают понять (а иногда и открытым тестом говорят) неофиту, что он «дурак». Мало кто из священников способен быть пастырем-психотерапевтом, а ведь в современном обществе процент психических заболеваний, увы, только увеличивается, и немало тех, кто пришел к Богу через душевные травмы. Куда им идти?

6. Нельзя «сбрасывать со счетов» и внешние проблемы, которые будоражат современный мир и становятся причиной душевных потрясений. Особенно это касается бедноты, которая оказывается нередко просто «неинтересной» для священника. Священник, не проявляющий сострадания, не пытающийся помочь, да еще и обременяющий приход позорящими нашу религию «таксами» на Таинства, вызывает разочарование и горечь.

7. Недопустимо «отмахиваться» от тех проблем, которые возникают перед верующим человеком, оказавшимся лицом к лицу с государственной мощью и либеральной «шкалой ценностей» (точнее – с отсутствием ценностей). Даже безрелигиозные ученые, экологи, экономисты, политики говорят о кризисе в современном мире. Коснется ли человек природы? – «Кризис экологический». Обратит ли взор на финансовую обеспеченность? – «Экономический кризис». Взглянет ли на моральный лик современной «идеологии»? – «Нравственный кризис». Приходит такой человек с болью в Церковь, а тут священник со слащавой проповедью про то, как «хорошо сегодня живется» и политическими агитациями.

Пока мы будем пытаться избежать «неудобных вопросов»

- ряды нашей религиозной оппозиции будут увеличиваться

Мы справедливо критикуем ультраортодоксов за их борьбу с «ветряными мельницами» (т.е. с компьютерами, телевизорами, штрих- и налоговыми кодами). Но посмотрим на ситуацию и с другой точки зрения: что видят обыватели в современном прогрессе?

Детей, сбежавших в «виртуальную реальность» и там банально теряющих рассудок; рекламу, если не разврата, то какого-нибудь лжеучения; множество новых болезней, возникших в результате «победоносного шествия прогресса» (один Чернобыль чего стоит). К людям, у которых возникла фобия или которые реально «ощутили» влияние современных «достижений прогресса», необходимо относиться с терпением и любовью. И лишь когда священники вспомнят, что на первом месте не храмостроительство «любыми средствами», а формирование личности в христианской вере, куда входит и «печалование» духовенства за народ перед властью – тогда дела у нас пойдут на поправку.

Уходят от пастыря лишь те овцы, которые чувствуют свое одиночество, свою ненужность пастырю

Пока статистика будет волновать нас больше, чем реальная церковность паствы; пока финансовые вопросы будут доминировать при решении дилеммы - крестить или не крестить не подготовленного и не ознакомленного с вероучением; пока пастыри будут больше прорабами на храмовой стойке, чем собственно отцами церковной семьи; пока будут получать сан священства люди «от сохи»; пока вместо «прихода» мы не возродим церковную общину-семью – мы не исцелим этой раны на теле нашей Церкви.

Конечно, для верного сына Церкви уход в диссиденты – не выход. История Церкви знает примеры религиозного диссидентства на тему - «мы самые чистые». Это донатисты и новациане в Африке, Новат и Фелициссим в Риме. Все они отделялись от той Церкви, которую они считали «замазанной» в тех или иных отступлениях от религиозно-нравственного идеала.

Церковь осудила эти секты за неразумный ригоризм, но при этом проявляла максимум терпения к соблазнявшимся. Блаженный Августин, святитель Гиппонский (в Африке) вел полжизни тщательную и терпеливую полемику с донатистами, осуждая попытки власти «силой» воздействовать на сектантов. В результате его пастырского, любящего отношения к оступившимся, в его епархии донатизм почти полностью вернулся в недра Церкви.