Отношение Православия к другим религиям

Православная Церковь жила как в условиях религиозного плюрализма, так и в религиозно однородном окружении. На ее отношения с другими религиями значительное влияние оказывали социально-политические структуры, внутри которых она существовала.

(1) В первые века эти отношения были конфронтационными, иногда более, а иногда менее острыми. В религиозном контексте иудейского и греко-римского миров Церковь испытывала мощное сопротивление, вплоть до гонений, когда возвещала Евангелие и предлагала новые предпосылки личной и социальной жизни в свете таинства отношений Бога и человека.

(2) Когда пришло время «христианских» империй, отношение конфронтации сохранилось, хотя и изменился ее вектор. Ради достижения социально-политической стабильности лидеры стремились к религиозному единообразию, подавляя приверженцев других религиозных традиций. Так, некоторые императоры, епископы и монахи были в первых рядах разрушителей языческих храмов. В Византийской империи и, позднее, в Российской основополагающий принцип Христа «кто хочет идти за Мною...» (Мф. 16,24) часто забывали. И если принуждение не достигало такой степени, как на Западе, все-таки религиозная свобода уважалась далеко не всегда. Исключение составляли иудеи, получившие некоторые привилегии.

(3) В Арабской и Османской империях православные сосуществовали с мусульманским большинством; они сталкивались с разными формами притеснений со стороны государственной власти, явными и скрытыми, которые вызывали пассивное сопротивление. В то же время в разные периоды действовали достаточно мягкие правила, так что православные и мусульмане сосуществовали мирно относясь друг к другу или просто с терпимостью, или же достигая взаимного понимания и уважения.

(4) В наши дни, в условиях религиозного плюрализма, речь идет о Русской Православной Церкви и о гармоничном сосуществовании и диалоге между последователями Церкви различных религий при сохранении уважения к свободе каждого человека и любого меньшинства.

Исторический обзор православной позиции

Богословское понимание отношения Православной Церкви к другим религиям на протяжении истории было неодинаковым.

(1) Обращаясь к самым ранним «слоям» богословской мысли Православного Востока, мы видим, что параллельно с ясным сознанием того, что Церковь выражает полноту откровенной истины об «икономии» Бога во Христе через Святого Духа, имели место постоянные попытки понять религиозные верования, существующие за пределами христианского исповедания, с различением и признанием того, что возможно некоторое откровение Бога миру. Уже в первые века, когда и в теории, и на практике столкновение Церкви и доминирующих религий достигло своего пика, христианские апологеты, например Иустин Мученик и Климент Александрийский, писали о «семенном логосе»[1] о «подготовительном этапе для обновления во Христе» и «отблесках Божественного Слова»[2], которые можно найти в предшествующей христианству греческой культуре. Однако когда Иустин говорил о «семенном слове», это не значило, что он некритически принимает все, что было создано в прошлом логикой и философией: «Поскольку они не знают всего, что относится к Логосу, который есть Христос, они часто противоречат сами себе». Христианский апологет с легкостью применял имя «христианин» к тем, кто жил «в соответствии с разумом», но для него именно Христос был мерилом, с помощью которого оценивалась теоретическая и практическая значимость более ранних форм религиозной жизни.

Ориген с большим дерзновением учил, что Бог не только даровал свидетельства о Себе определенным народам в определенные периоды, но и просвещал избранные души (например, Платона) везде и во все времена[3]. Согласно этому великому александрийскому богослову, следы божественного промысла мы находим не только в философии, но и в языческих религиозных традициях. Более того, греческие мифы, как и повествования Ветхого Завета, под видом аллегорических сказаний сообщают глубокие истины о жизни[4]. Поэтому христианам не следует высмеивать «подобия богов», так как они представляют собой попытки описать Божественное. Однако нельзя сказать, что Ориген недооценивал фундаментальные различия, которые существуют между христианством и древними религиями; он указывал на ошибки последних и пытался их критически исследовать.

(2) В переходный период – до и после Миланского эдикта (313) – отец церковной истории Евсевий Кесарийский (265-339) подчеркивал кафоличность Божественного откровения, обращенного ко всем народам и всем людям, считая, что религиозное чувство является врожденным: «Небесное слово Божие... даровало всем человеческим существам разум, способный познавать и созерцать Его премудрость»[5]. Однако, несмотря на универсальный характер Божественного откровения, оно, конечно же, не всеми было понято и принято. Тем не менее во все времена и среди всех народов были люди, «отличавшиеся праведностью и страхом Божиим»[6], которые, благодаря своей внутренней чистоте, усвоили божественные истины через внутреннее откровение, отверзшее очи их ума. Евсевий без колебания называет «христианами на деле» тех отмеченных Богом на протяжении веков людей, которые «выдавались своей праведностью»[7]. Критикуя язычество, многие греческие Отцы с уважением относились к древней мудрости и выделяли в ней те элементы, которые могли найти свое место в христианстве. Хорошо известно, что Каппадокийские Отцы предложили синтез христианской веры и греческой культуры, а св. Василий Великий поощрял молодых людей к глубокому изучению языческой литературы и науки, как Моисей изучал мудрость египтян, а Даниил – мудрость вавилонян[8]. Григорий Богослов (328-390) резко противостоял язычеству, однако признавал у древних греков «стремление» и «желание искать Бога»[9] и способность к начальному знанию Бога с помощью «нашего собственного разума», который он называет «богоподобным и божественным»[10]. Но, конечно, Григорий вполне сознавал пределы этого знания и необходимость в Божественном откровении для его восполнения.

(3) Начиная с VII века, с появлением ислама, умеренное отношение к иноверию, характерное для первых столетий, отходит в прошлое. В это время Православная Церковь была образованием, имеющим социологическую структуру, открыто противостоящую военному и политическому давлению со стороны новой религии, которая вышла на историческую сцену с претензией на мировое господство. В эсхатологической перспективе появление ислама выглядело как начало последней великой битвы, описанной в Апокалипсисе Иоанна Богослова. Реакция христианского сообщества поначалу выражалась в готовности к диалогу, но очень быстро приняла форму военной обороны и контратаки. В это время в Византии появилась целая серия антиисламских сочинений.

Поначалу византийцы воспринимали ислам как форму возрожденного арианства и сконцентрировали свою критику на личности Мухаммада; они оспаривали его пророческий статус и сравнивали жизнь и учение основателей обеих религий – Христа и Мухаммада. Они также сурово критиковали Коран, считая, что он представляет собой шаг назад в религиозном и нравственном учении. Особенно критически они относились к устанавливаемому им семейному праву, ко взглядам на священную войну, рабство, полигамию, к агрессивности, которую он освящает.

На первом этапе встречи между христианством и исламом отношение византийцев характеризуется насмешками и отвержением. Многие из заповедей исламской «ереси» воспринимались как «смехотворные»[11], а ислам в целом рассматривался как «безбожное и нечестивое учение»[12]. На втором этапе, в силу возрастания угрозы, усиливается полемика с исламом (Никита Византиец и др.). Третий этап отмечен более умеренным тоном и готовностью к объективному диалогу (Мануил II Палеолог, Григорий Палама, Иосиф Вриенний, Геннадий Схоларий)[13].

После Крестовых походов желчность византийской полемики против ислама несколько снижается, и предлагается некая форма сосуществования. Политическая и военная целесообразность также требовала дальнейших проявлений доброй воли.

(4) Проникая в Центральную, Южную и Восточную Азию, православное христианство встречалось с такими развитыми религиями, как зороастризм, манихейство, индуизм и китайский буддизм. Эта встреча имела место в чрезвычайно сложных обстоятельствах и требует особого изучения. Среди различных археологических находок в Китае мы видим символ христианства – крест рядом с символом буддизма – лотосом, облаками даосизма или другими религиозными символами. На знаменитой стеле Сиан-Фу, которая была обнаружена в XVII веке и показывает, как христианство проникло в Китай, помимо креста можно увидеть изображения, относящиеся к другим религиям: дракона конфуцианства, корону буддизма, белые облака даосизма и др. Эта композиция, включающая различные символы, возможно, свидетельствует об ожидании того, что китайские религии будут приведены в гармонию с религией Креста и найдут в ней свое исполнение.

(5) В более позднее время, с XVI по XX век, православные, за исключением русских, находились под османским владычеством. Сосуществование христиан и мусульман было навязано де факто, однако оно не всегда было мирным, поскольку завоеватели предпринимали прямые или косвенные попытки обратить православное население в ислам (похищение детей янычарами, давление в провинциях, прозелитическая ревность дервишей и т.д.). Чтобы сохранить свою веру, православные нередко были вынуждены занимать позицию молчаливого сопротивления. Ухудшающиеся условия жизни, тяжелое налоговое бремя и различные социально-политические приманки со стороны гражданских властей оставляли православным два основных пути: или отречься от своей веры, или сопротивляться вплоть до мученичества. Были также православные христиане, которые искали третьего пути, компромиссного решения: внешне создавая впечатление, что стали мусульманами, они сохраняли верность христианским верованиям и обычаям; они известны под именем криптохристиан. Большинство из них в следующих поколениях было ассимилировано мусульманским большинством, в среде которого они жили. Православные обретали силу, обращаясь к литургической жизни или подогревая эсхатологические ожидания. В те горькие годы рабства распространилась уверенность в том, что «конец близок». В народе имели хождение небольшие, написанные в простом стиле трактаты, целью которых было укрепление христиан в их вере. Они вращались вокруг утверждения: «Я родился христианином, и я хочу быть христианином». Это лаконичное исповедание определяет характер христианского сопротивления османскому исламу, которое выражалось или в словах, или в молчании, или же через пролитие крови.

(6) В обширной Российской империи столкновение христианства с другими религиями и теоретическая позиция Церкви по отношению к ним в течение Нового времени принимали различные формы, в соответствии с преследуемыми политическими и военными целями: от обороны до нападения и систематического прозелитизма и от безразличия и терпимости до сосуществования и диалога. В отношении к исламу русские следовали византийским образцам. Православные христиане столкнулись с серьезными проблемами после натиска казанских татар-мусульман, чье государство пало только в 1552 году. В своей миссионерской деятельности, как в пределах империи, так и в соседних государствах Дальнего Востока, православные России встречались почти со всеми известными религиями: индуизмом, даосизмом, синтоизмом, различными направлениями буддизма, шаманизмом и т.д., – и они изучали их, стараясь постичь их сущность[14]. В XIX веке среди русской интеллигенции распространилась тенденция, характеризующаяся агностицизмом, основанным на убеждении, что Божие провидение находится за пределами того, что мы можем описать с помощью наших богословских категорий. Это не означало уклонения от проблемы, но скорее указывало на особое благоговение перед страшной тайной Бога, характерное для православного благочестия. Все, что касается спасения людей за пределами Церкви, является тайной непостижимого Бога. Отзвук этой позиции можно расслышать в словах Льва Толстого: «Что касается других конфессий и их отношений с Богом, то я не имею права и власти судить об этом»[15].

(7) В XX веке, еще до Второй мировой войны, в православных богословских школах началось систематическое изучение других религий – был введен предмет «История религий». Этот интерес не ограничивался академическими кругами, но распространился более широко. Диалог с представителями других религиозных вер развивался прежде всего в рамках экуменического движения, центрами которого были Всемирный совет церквей и ватиканский секретариат по делам других религий. Начиная с 1970-х годов многие православные богословы принимали участие в различных формах этого диалога. Учитывая этот контекст, православие без всякого труда и с полной определенностью заявляет свою позицию в этом вопросе: мирное сосуществование с другими религиями и взаимные контакты посредством диалога.

Православный богословский подход к религиозному опыту человечества

(1) Что касается проблемы значения и ценности других религий, православное богословие, с одной стороны, подчеркивает уникальность Церкви, а с другой, допускает, что даже вне Церкви возможно постижение основных религиозных истин (таких, как существование Бога, стремление к спасению, различные этические принципы, преодоление смерти). При этом само христианство рассматривается не просто как религиозное верование, но как высшее выражение религии, то есть как переживаемая на опыте связь человека со Святым – с личностным и трансцендентным Богом. Таинство «Церкви» превышает классическое понятие «религии».

Христианский Запад, следуя тому направлению мысли, которое задал Августин, пришел к двойному пониманию реальности. Так, проводится четкое различение между естественным и сверхъестественным, сакральным и пространным, религией и откровением, божественной благодатью и человеческим опытом. Различные взгляды западных богословов на другие религии характеризуются этой тенденцией акцентировать разрыв и затем искать способы соединить то, что разделено.

Для богословия Восточной Церкви характерна, прежде всего, уверенность в том, что Троичный Бог всегда действует в творении и в человеческой истории. Через воплощение Слова, через жизнь и служение Иисуса Христа упразднен всякий разрыв между естественным и сверхъестественным, трансцендентным и мирским. Он упразднен Словом Божием, воспринявшим плоть и обитавшим с нами, и Духом Святым, Который в ходе истории совершает обновление творения. Восточная Церковь оставляет пространство для личной свободы мысли и выражения, в рамках живого предания. В западном мире обсуждение богословской позиции по отношению к другим религиям в основном сосредоточено на христологии. В восточной традиции эта проблема всегда рассматривается и решается в тринитарной перспективе.

(а) Размышляя над этой проблемой, нужно обратить внимание, во-первых, на распространяющееся на весь мир сияние славы Бога и Его постоянное промышление обо всем творении, особенно о человечестве, а во-вторых, на тот факт, что все человеческие существа имеют один источник своего бытия, разделяют общую человеческую природу и имеют общее предназначение. Один из фундаментальных принципов христианской веры заключается в том, что Бог является непостижимым, недоступным в Своей сущности. Однако библейское откровение выводит из тупика непознаваемости природы Бога, удостоверяя нас, что, хотя сущность Бога и остается неведомой, Божественное присутствие действенно проявляется в мире и во вселенной посредством Божественных энергий. Когда Бог открывает Себя через различные теофании, проявляется не сущность Бога, но Его слава; и только ее человек в состоянии постигать. Слава Бога Троицы охватывает вселенную и все вещи. Поэтому все люди способны что-то воспринять и усвоить от сияния «Солнца Правды», Бога, и приобщиться к Его любви.

Великая трагедия непослушания человеческого рода не стала преградой для излучения Божественной славы, которая продолжает наполнять небо и землю. Грехопадение не разрушило образ Божий в человеке. Что было повреждено, хотя и не полностью разрушено, так это способность человечества постигать божественную весть, достигать ее верного понимания. Бог не перестал заботиться обо всем мире, который Он сотворил. И не столько люди ищут Бога, сколько Он их ищет.

(б) В христологическом догмате мы находим два главных ключа к решению рассматриваемой проблемы: воплощение Слова и понимание Христа как «нового Адама». В воплощении божественного Слова Богом была воспринята полнота человеческой природы. Тема деяний Слова перед воплощением и деяний воскресшего Господа находится в центре православного литургического опыта. Усиленная эсхатологическая надежда достигает кульминации в удивительном ожидании, которое так выразил апостол Павел: «...открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он прежде положил в Нем [Христе], в устроение полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом» (Еф. 1, 9-10). Божественное действие имеет глобальное измерение – и превышает религиозные феномены и религиозный опыт.

Иисус Христос не исключает из Своего попечения людей других религий. В определенные моменты Своей земной жизни Он разговаривал с людьми других религиозных традиций (женщиной-самарянкой, женщиной-хананеянкой, римским центурионом) и оказывал им помощь. Он с восхищением и уважением говорил об их вере, которой не нашел среди израильтян: «...и в Израиле не нашел Я такой веры» (Мф. 8, 10; ср. 15, 28; Лк.7,9). Он обратил особое внимание на чувство благодарности со стороны прокаженного самарянина; а в разговоре с самарянкой Он открыл ей истину о том, что Бог есть Дух (Ин.4,1-24). Он даже использовал образ доброго самарянина для того, чтобы указать на основной элемент Своего учения – на новое измерение любви, которую Он проповедовал. Он, «Сын Божий», Который на Последнем суде отождествит Себя с «малыми» этого мира (Мф.25), независимо от их расы или религии, призывает нас относиться к каждой человеческой личности с подлинным уважением и любовью.

(в) Если мы посмотрим на инорелигиозный опыт с точки зрения пневматологии, то откроем новые горизонты для нашего богословского мышления. Для православной богословской мысли действие Духа Святого превышает всякое определение и описание. Помимо «икономии Слова», христианский Восток, с твердым упованием и смиренным ожиданием, обращает внимание и на «икономию Духа». Ничто не может ограничить Его действие: «Дух дышит, где хочет» (Ин. 3, 8). Действие и согласная сила любви Бога в Троице превышают способности человеческого мышления и понимания. Все возвышенное и воистину благое есть результат воздействия Духа. Везде, где мы встречаемся с проявлениями и плодами Духа – с «любовью, радостью, миром, долготерпением, благостью, милосердием, верой, кротостью, воздержанием» (Галл. 5,22-23), – мы можем различить последствия воздействия Духа Святого. И многое из перечисленного апостолом можно обнаружить в жизни людей, принадлежащих к другим религиям[16]. Утверждение extra Ecclesiam nulla salus (вне Церкви нет спасения) появилось на Западе и было усвоено Римско-Католической Церковью. Оно не выражает сути православного богословского подхода, даже если употребляется в особом, ограниченном смысле. Со своей стороны, богословы Восточной Церкви, как раньше, так и теперь, делают акцент на том, что Бог действует «также и вне границ видимой Церкви» и что «не только христиане, но также и нехристиане, неверующие и язычники могут стать сонаследниками и членами «одного тела и сопричастниками обетования Его [Бога] во Христе Иисусе» (Еф.3,6) – через Церковь, к которой язычники, инославные также могут невидимо принадлежать в силу своей веры и спасающей благодати, данной им Богом в качестве свободного дара, поскольку и та и другая имеют церковный характер» (Иоанн Кармирис)[17]. Таким образом, вместо негативного выражения «вне Церкви» православная мысль делает акцент на позитивном выражении «через Церковь». Спасение совершается в мире через Церковь. Церковь, как знак и как икона Царства Божия, является осью, которая удерживает и направляет весь процесс анакефалеосиса, или рекапитуляции. Как жизнь Христа, нового Адама, имеет универсальные следствия, так и жизнь Его мистического тела, Церкви, универсальна по своему охвату и воздействию. Молитва Церкви и ее попечение обнимают собой все человечество. Церковь совершает Божественную Евхаристию и возносит хвалу Богу от лица всех. Она действует от имени всего мира. Она распространяет лучи славы воскресшего Господа на все творение.

(2) Эта богословская позиция побуждает нас отнестись к иному религиозному опыту человечества с уважением и в то же время с рассуждением. Изучая великие религии, как в порядке академических занятий, так и в ходе исследовательских поездок в страны, где они сегодня существуют, а также в качестве участника многих диалогов с интеллектуалами, представляющими другие религии, я хотел бы высказать следующие соображения.

(а) История религий показывает, что, несмотря на различие ответов, которые они дают на главные проблемы – страдания, смерти, смысла человеческого существования и общения, – все они открывают горизонт в направлении трансцендентной реальности, в направлении Чего-то или Кого-то, существующего по ту сторону чувственной сферы. Будучи плодом устремленности человечества к «Святому», они открывают для человеческого опыта путь, ведущий к Бесконечному.

(б) Обращаясь к определенным религиозным системам, мы должны избегать как поверхностного энтузиазма, так и высокомерного критицизма. В прошлом неупорядоченные знания о различных религиях приводили к «негативным фантазиям». Сегодня же, получая о них отрывочные сведения, мы рискуем прийти к «позитивным фантазиям», а именно к представлению, что все религии суть одно и то же. Существует также и иной риск: на основании того, что мы знаем об одной из религий, географически и теоретически наиболее нам близкой, создавать обобщенное представление обо всех прочих.

В наше время усилия, направленные на то, чтобы расшифровать сакральные символы других религий, а также изучать по доступным нам источникам их доктрины, требуют в высшей степени критического подхода. В качестве систем религии содержат как позитивные элементы, которые могут быть поняты как «искры» божественного откровения, так и элементы негативные – бесчеловечные практики и структуры, примеры извращения религиозной интуиции.

(в) Религия – это органическое целое, а не набор традиций и культовых практик. Существует опасность такого поверхностного прочтения феноменологии религии, которое приводит к отождествлению элементов, присутствующих и функционирующих в разных контекстах. Религии являются живыми организмами, и в каждой из них отдельные составляющие находятся в связи друг с другом. Мы не можем вырывать какие-то элементы из определенной религиозной доктрины и практики и отождествлять их с подобными элементами в других религиях – с целью создания простых и «красивых» теорий.

(г) Если мы признаем присутствие в ино-религиозном опыте врожденных ценностей, даже «семян слова», мы должны также признать, что они обладают потенциями дальнейшего роста, цветения и плодоношения. Иустин Философ завершает свои краткие размышления о «семенном логосе» утверждением основополагающего принципа – и, странным образом, это недостаточно отмечено теми, кто ссылается на его взгляды. Он подчеркивает разницу между «семенем» и полнотой жизни, в нем заложенной. Он различает врожденную «способность» и «благодать»: «Ибо иное дело семя и некоторое подобие чего-либо, данное по мере приемлемости; а иное то самое, чего причастие и подобие даровано по Его [Бога] благодати» (Апология II, 13).

(д) Поскольку человек и после грехопадения сохраняет образ Божий, он остается восприемником посланий, исходящих от Божественной воли. Однако зачастую он не в состоянии постичь их должным образом. Проведем аналогию, хотя и несовершенную, с современной технологией: телевизор, который плохо установлен или неисправен, дает измененные изображение и звук по сравнению с теми, что посылаются передатчиком; или же причиной искажения являются дефекты передающей антенны.

Все в мире находится в сфере воздействия Бога – духовного Солнца Правды. Различные аспекты религий можно понять как «аккумуляторы», заряженные идущими от Солнца Правды лучами Божественной истины, жизненным опытом, различными возвышенными представлениями и великими вдохновениями. Такие аккумуляторы помогали человечеству, сообщая миру несовершенный свет или некоторые отблески света. Но их нельзя рассматривать как нечто самодостаточное, они не могут заменить само Солнце.

Для православия критерием остается само Слово Божие – Сын Божий, Который воплощает в истории любовь Троичного Бога, как это переживается в таинстве Церкви. Любовь, которая открылась в Его личности и Его действии, является для православного верующего сутью и в то же самое время апогеем и полнотой религиозного опыта.

Диалог с людьми других религиозных верований – право и долг «православного свидетельства»

(1) Православная позиция может быть критической по отношению к другим религиям как системам и как органическим образованиям; однако по отношению к людям, принадлежащим к другим религиям и идеологиям, это всегда позиция уважения и любви – по примеру Христа. Ибо человек продолжает быть носителем образа Божия и желает достичь богоподобия, поскольку обладает – в качестве врожденных составляющих его бытия – свободной волей, духовным разумом, желанием и способностью любви. С самого начала христиане были обязаны пребывать в диалоге с людьми иных религиозных верований, свидетельствуя о своем уповании. Многие наши важнейшие богословские понятия сформировались благодаря такому диалогу. Диалог принадлежит к церковной традиции; он был главным фактором развития христианского богословия. Большая часть святоотеческого богословия является плодом прямого и косвенного диалога с античным греческим миром, как с религиозными течениями, так и с чисто философскими системами, который приводил иногда к антитезам, а иногда к синтезу.

С распространением ислама византийцы искали возможность вступить в диалог с мусульманами, хотя этот поиск не всегда вызывал отклик[18].

Сегодня же, в грандиозном мегаполисе, который называется Землей, посреди новых культурных, религиозных и идеологических ферментов, диалог становится новой возможностью и вызовом. Мы все имеем дело с общечеловеческими достижениями и стремимся к глобальному сообществу мира, справедливости и братства, а поэтому каждый человек и каждая традиция должны предложить лучшее из унаследованного ими от прошлого и, в свете опыта и критики со стороны других, взращивать наиболее здоровые зерна истины, которыми обладает. Диалог может способствовать перенесению новых зерен из одной цивилизации в другую, а также прорастанию и развитию тех зерен, которые безжизненно лежат в земле древних религий. Как было отмечено, религии остаются органическими целостностями, и для живых людей, которые их переживают, они являются «живыми организмами», способными развиваться. У каждого – своя энтелехия. Они испытывают влияния, воспринимают новые идеи, которые приходят из их окружения, реагируют на вызовы времени.

Разные религиозные лидеры и мыслители обнаруживают в своих традициях элементы, которые отвечают на новые требования общества. Таким образом, христианские идеи находят путь через другие каналы и развиваются в контекстах иных религиозных традиций по всему миру. В этом отношении диалог имеет решающее значение.

В такой перспективе новые вопросы, которые ставит недавняя технологическая и электронная революция, и новые вызовы, сотрясающие мировое сообщество, могут рассматриваться с большей конструктивностью: например, требование мира во всем мире, справедливости, уважения человеческого достоинства, поиск смысла человеческого существования и истории, защита окружающей среды, биоэтика, права человека[19]. Хотя на первый взгляд все это кажется «внешними делами», более глубокий взгляд с религиозной точки зрения вполне может породить новые идеи и новые ответы на поставленные вопросы. Учение о воплощении, которое упраздняет разрыв между трансцендентным и мирским в Личности Христа, имеет для человечества уникальную ценность, ибо оно невозможно в какой-либо нехристианской антропологии.

«Православие, с уверенностью вступающее в третье тысячелетие, с сознанием верности своей традиции, чуждо беспокойства, или страха, или агрессии, и оно не испытывает презрения к людям других религиозных верований. Предстоятели Православных Церквей, собравшиеся ради торжественного сослужения в Вифлееме 7 января 2000 года, со всей определенностью подчеркивают: мы обращены к другим великим религиям, в особенности к монотеистическим религиям – иудаизму и исламу, с готовностью создавать благоприятные условия для диалога с ними ради достижения мирного сосуществования всех народов... Православная Церковь отвергает религиозную нетерпимость и осуждает религиозный фанатизм, откуда бы он ни происходил»[20].

В целом Церковь выступает за гармоничное сосуществование религиозных общин и меньшинств и за свободу совести каждого человека и каждого народа. Мы должны вступать в межрелигиозный диалог с уважением, с рассуждением, с любовью и надеждой. Мы должны стараться понять, что является существенным для других, и избегать непродуктивной конфронтации. Последователи других религий призваны объяснить самим себе, как они могут истолковать свои религиозные верования в новых терминах, в свете новых вызовов. Подлинный диалог порождает новые интерпретации с обеих сторон.

В то же время мы не имеем права, стремясь быть вежливыми, недооценивать значимость трудных проблем. Никому не нужны поверхностные формы межрелигиозного диалога. В конечном счете сердцевиной религиозной проблемы остается поиск высшей истины. Ни у кого нет права – и это не соответствует ничьим интересам – ослаблять эту силу человеческого существования для того, чтобы достичь упрощенного примиренческого консенсуса по типу тех стандартных соглашений, которые заключаются на идеологическом уровне. В этой перспективе существенный вклад православия не в том, чтобы замалчивать его собственные особенности, глубокий духовный опыт и убежденность, но в том, чтобы их выявлять. Здесь мы подходим к деликатному вопросу о православной миссии или – как я предложил говорить тридцать лет назад – «православного свидетельства».

(2) В любом подлинно духовном взаимообщении мы всегда достигаем критического момента, когда сталкиваемся с действительной проблемой, порождающей различия. Когда апостол Павел встречался с афинянами в Ареопаге, то после диалога (Деян. 17, 17) он перешел к прямому свидетельству (17, 22-31). В своей речи он говорил об общей религиозной основе, а затем обратился к самому существу Евангелия: значению личности и дела Христа. Это возвещение было совершенно чуждо античному греческому мировоззрению и противоречило не только усложненному политеизму простого народа, но также изощренному атеизму философов-эпикурейцев и пантеизму стоиков.

Отбросив представление о замкнутой, самодостаточной космологической системе, автономной и безличной, Павел стал проповедовать действие личного Бога, Который сотворил вселенную из ничего, промышляет о мире и решительным образом вмешивается в историю. В противовес представлению об индивиде, живущем автоматически, акцент был сделан на свободе и любви, которые проявляются в общении между Богом и человеком. Этим парадоксом, который для афинян граничил с абсурдом, Павел ввел новый тип мышления. Он предложил радикальный пересмотр греческой мудрости через принятие Христа как центра творения, Того, Кто сообщает реальное существование миру. До этого времени понимание греческими интеллектуалами человека сводилось к представлению о мыслящем существе, осознающем самого себя и свое окружение посредством развития своего разума. Для Павла же основополагающий, переломный момент для человечества – его метанойя (изменение ума, покаяние) – должен быть направлен к любви Бога, Который недоступен для разума, но открылся в распятом и воскресшем Христе. Здесь мы имеем ясный пример понимания и уважения античных религиозных идей и в то же время их превосхождения в истине и силе христианского откровения. Православное «свидетельство» (или миссия) означает именно свидетельствование об опыте и уверенности. Мы исповедуем нашу веру не как интеллектуальное открытие, но как дар благодати Божией. Пренебрегать исполнением долга такого личного свидетельства – значит отвергать Евангелие.

Личное знание «превосходящей разумение любви Христовой» (Еф. 3, 19) остается наиболее глубоким христианским опытом и имеет прямое отношение к подлинно христианской миссии и евангелизации. Любовь высвобождает внутренние силы и открывает новые горизонты в жизни, которые ум не может вообразить. Свойственное православному христианину чувство, что он соединен со всем человечеством, и испытываемая им любовь к каждому человеку понуждают его сообщать всякому ближнему о величайшем благе, которое ему открылось.

Дары Божии нельзя эгоистически держать про себя – они должны быть доступны всем. Хотя определенные действия Божии могут относиться к какому-то народу и какому-то человеку, они, тем не менее, затрагивают все человечество. Если мы убеждены в том, что высшим человеческим правом является право превосходить животный и интеллектуальный уровни существования посредством участия во взаимоотношениях любви Троичного Бога, мы не может оставить эту убежденность для себя. Ибо это было бы худшей из несправедливостей. Однако все это не значит, что проповедь другому может сопровождаться насилием, что она может служить прикрытием для достижения иных целей, политических или экономических. Речь идет не о том, чтобы навязывать что-либо другому, а о том, чтобы свидетельствовать об уверенности, о личном опыте. Существенно, что в первые века христиане говорили о мартирии – о свидетельстве-мученичестве, о свидетельстве часто ценою жизни. Следует использовать все, что свойственно человеческой расе, но каждый человек должен оставаться совершенно свободным в выборе, который в конечном счете делает он сам. Уважение к свободе каждой человеческой личности всегда будет основным принципом православия.

Церковь, будучи «знаком» и таинством Царства Божия, началом нового человечества, преображенного Духом Святым, должна быть дарована всему миру. Она не должна быть закрытой общиной. Все, чем она располагает, и все, что она переживает, существует ради человечества в целом.

Православное «свидетельство» начинается в молчании – посредством участия в боли и страдании других, и продолжается в радости возвещения Евангелия, которое достигает кульминации в богослужении. Целью свидетельства всегда является создание евхаристических общин в новых местах для того, чтобы люди совершали таинство Царства Божия в своем собственном культурном контексте, распространяя славу и присутствие Бога там, где они живут. Таким образом, православное свидетельство – это личное участие в распространении нового творения, которое уже совершилось во Христе и которое придет к своему исполнению в «последние времена». Для того чтобы евангелизировать мир, Православная Церковь не нуждается в применении насилия или нечестных методов, которые порой искажали существо «христианской миссии». Она уважает особенность человека и его культуры и использует свои собственные методы – литургическую жизнь, совершение таинств, искреннюю любовь. Православная миссия не может быть ограничена участием в организации образования, оказанием медицинской помощи и предоставлением средств для внешнего развития. Она должна нести всем, особенно бедным и униженным, веру в то, что каждый человек имеет уникальную ценность, что, поскольку он сотворен по образу и подобию Божию, его предназначением является нечто величайшее – стать «христоносцем», причаститься божественной славе, достичь обожения. Это – основа для всех других выражений человеческого достоинства. Христианская вера предлагает высочайшую антропологию, превышающую любое гуманистическое видение. Принимать ее или нет – это дело свободного выбора и ответственности людей. Последователи других религий резко критикуют различные христианские миссии, когда видят, что миссионерская деятельность сопровождается проявлением высокомерия и гордыни или связана с нерелигиозными интересами, в том числе интересами государственной власти. В то же время было бы неправильно отождествлять христианскую миссию вообще с ошибками, характерными для какой-то части западного христианства или одного исторического периода (например, периода колониализма). Суровая критика обращена к «христианам», а не ко Христу. Все изменится в мире, если мы, христиане, будем жить и действовать и соразмерять нашу миссию, идя по стопам Христа. Сила Божия часто проявляется через парадокс отсутствия мирской силы и может быть пережита только в таинстве любви, во внешней простоте.

Мы нуждаемся в постоянной честной самокритике и в покаянии. Это означает не ограничение православного свидетельства, которое приведет к бесцветному диалогу, но, скорее, свободное принятие логики любви, всегда революционной логики Христа, Который «истощил себя» для того, чтобы прийти и обитать в особой человеческой реальности. Следование образу Его жизни и смерти в постоянном личном преображении «от славы в славу» (2Кор.3,18). Целью православных является не ограничение или сведение к минимуму своего «свидетельства», но жизнь в соответствии с призванием: идти за Христом.