Жан-Люк Марион. Не бедность, а рабство

Представляя читателям РЕЛИГАРЕ диалог с французским философом и богословом Жаном-Люком Марионом, мы выбрали то из его выступлений, которое касается не специфических философских или богословских, а самых важных "жизненных" вопросов. Каково положение человека в современном мире? Что угрожает его свободе? В чем состоит "новое рабство" современного человека? И все это – с примерами из политического и социального "быта" наших дней: кризиса доверия к руководству ЕС, протестам против завышенных госрасходов в Бразилии...

Жан-Люк Марион – французский философ и богослов, ныне совмещающий работу в Католическом институте в Париже с периодическим преподаванием на теологическом факультете Чикагского университета. В свои 65 лет Марион успел поработать советником кардинала Жана-Мари Люстиже, побывать членом Понтификального Совета при Папе Бенедикте Шестнадцатом. В 2008 году он был принят во Французскую Академию (во Франции членов этого элитного учреждения называют "бессмертными").

Но главное достижение Мариона – это его книги. Все они носят философски-богословский характер. В них вечные религиозные проблемы рассматриваются с учетом достижений философов двадцатого века – прежде всего Эдмунда Гуссерля, Жака Деррида (с поледним Мариону посчастливилось учиться в юности). Приводимый ниже диалог – это интервью, которое Марион дал газете "Фигаро" 21 августа 2013 года в рамках начатой газетой серии религиозно-философских диалогов "Причины надеяться". Думается, читателям РЕЛИГАРЕ будет интересно познакомиться со взглядами одного из крупнейших французских философов наших дней на многие из тех вопросов, которые непосредственно касаются России.

Редакция Религаре

– Какую первую реакцию вызывает у вас название нашего цикла интервью?

Жан-Люк Марион: Прежде всего, мне хочется ответить, что у нас на самом деле очень мало причин для надежды. Кроме нескольких "штукатурных работ", придающих немного нового лоска старым идеям, у современного западного общества нет причин для гордости за сегодняшний день, а значит, и для надежды. Мы больше не верим тому, что говорят политики. Да они и не обладают особыми возможностями для улучшения нашей жизни. Не верим мы и в новые успехи больших и маленьких гигантов нашей экономики, явно переживающих не лучшие времена. Образование у нас разламывают и растаскивают на части, расслаивая общество и превращая прежде дававшие энциклопедические знания вузы в ПТУ для новых "проектов" по выколачиванию денег из потребителя. В итоге мы не верим и в "сияющее завтра". Эта общая потеря доверия ко всему представляет собой угрозу демократии, поскольку демократия основана на представительстве – вас представляют некие избранные вами люди. А такое представительство невозможно без доверия. То, что сейчас происходит вокруг управления Евросоюзом (то есть потеря доверия к общесоюзным структурам управления), – это полный провал.

– Это что, беспрецедентная ситуация?

– Может быть. Поскольку население не доверяет своим представителям, эти самые представители пытаются изменить общество через навязываемые обществу реформы, вводимые "сверху". Поскольку реформы эти вводятся без особых консультаций с населением, люди к ним относятся с опаской. Поднимаются популистские настроения (хоть слово "популизм" и происходит от слова "народ", в данном случае это слово употребляется в худшем из своих значений – в смысле "плохого народа", толпы, подверженной настроениям момента). Популизм поднимается и слева, и справа – люди ничему не верят. Но можно посмотреть на ситуацию и с позитивной стороны: впервые со времен Великой Французской революции текущую катастрофу не заслоняет от нас ни одна утопия, ни одна господствующая над умами идеология.

Нынешний европейский конформизм разрешает те вещи, которые во все времена считались запрещенными (гомосексуализм, проституцию). Но в то же время он же налагает еще больше запретов (нельзя делать и думать все, что не вмещается в рамки пресловутой политкорректности). Подобный запретительно-развращающий конформизм вступает сейчас в период кризиса. Уже сейчас ему бросает вызов политический ислам. Если даже нынешнее возрождение этого самого политического ислама продлится недолго, на мировом поле могут появиться новые игроки, которые бросят вызов консюмеризму – последней, оголенной до предела идеологии Запада. Кто мог предположить еще несколько месяцев назад, что бразильцы так массово отвергнут меркантилизм FIFA и поставят под вопрос огромные затраты на предстоящий чемпионат мира по футболу в собственной стране? Все думали, что ради любимого футбола бразильцы легко позволят вить веревки из бедноты, да и не только из бедноты – быстро нищает и средний класс.

– И к чему может привести подобный массовый отказ от привычных моделей мышления и государственной пропаганды?

– Вопрос не в том, находимся ли мы в стадии кризиса. Вопрос только в том, в какой стадии кризиса мы сейчас пребываем и какой выход из нее возможен. Кризис, в конце концов, предполагает решение, выход из тупика. Но правительства ЕС и США говорят нам, увы, что никакого кризиса нет, а есть лишь временные трудности. Достаточно, мол, применить обычные методы лечения – бюджетную дисциплину, сокращение социальных расходов, какие-то там новые методы регулирования банков и бирж и т.д. Во Франции последняя администрация была избрана во имя этих самых абсурдных надежд. Вот уже тридцать лет мы живем под лозунгом: нет такой проблемы, которая не исчезнет, если ей достаточно долго не заниматься.

– И каковы будут последствия такой страусиной тактики?

– Давайте сначала определим, в каком именно кризисе мы очутились. Это не что иное, как кризис нигилизма – того самого кризиса, который Ницше объявил еще в восьмидесятые годы девятнадцатого века и которому он же предсказал два века господства (так что на наш век этого кризиса еще вполне хватит). Этот нигилизм определяется как обесценивание высоких ценностей – правды, свободы, братства людей, даже самой реальности сущего. И, конечно же, отрицание всего этого неизбежно ведет и к отрицанию Бога. В Европе в дни ее зенита все эти ценности считались реальностями – пусть высокими, но, тем не менее, сущими. Теперь же они снижены до уровня американских values, ценностей телевизионных новостей. Эти новые values устанавливает сам человек. Он возводится в ранг главного оценщика ценностей, оценивая при этом и самого себя. А значит, он может оценить себя и очень низко – буквально обесценить себя же самого, свое человеческое достоинство.

Подобная узурпация современным человеком божественных прерогатив – это страшное кощунство не только в отношении Бога, но и в отношении человека. Неслучайно Папа Франциск отметил тот факт, что мы как-то незаметно перестали говорить о нации как о сообществе угнетателей и угнетенных (что было плохо). Мы теперь говорим о какой-нибудь стране как о сообществе людей, включенных и невключенных в мировые экономические процессы (что еще хуже). Включенные – полезны, значимы, интересны. Невключенные – это уже не совсем люди, а то и просто мусор, о смерти которого не стоит жалеть. Отсюда – утеря абсолютной ценности человеческой жизни. Оказывается, эту жизнь можно обрезать во имя экономической целесообразности – в самом начале ее или в самом конце. Здесь и кроется философское оправдание законодательства, разрешающего аборты и эвтаназию. Хуже того – такое законодательство считается прогрессивным. Вот так человек – новый оценщик всего – девальвирует свою ценность до уровня ниже прожиточного минимума.

– Одним из аргументов в пользу абортов является право женщины распоряжаться своим телом.

– Но мы же не распоряжаемся своим телом как внешней вещью, каким-то там инструментом. Никто не может сам организовать свое рождение. Таким же образом ни один человек не должен бы, возгордясь, управлять тем, что ему точно не принадлежит – собственной смертью. Аборты, как и эвтаназия, – это драмы, а не свободы. Это ужасное признание – сознаться в желании освободить себя от груза собственной жизни, от себя самого.

– И как выйти из этого нигилизма?

– Сегодня то, что Ницше называл волей к власти, выражается в культе экономического роста. Мы производим и производим, без конца, без предела – и главное, без цели.

– Но разве этот экономический рост не поднял миллиарды людей в развивающихся странах из нищеты, не создал там средний класс?

– Эта система действует, но она выражается пока в том, что новые экономические "тигры" догоняют старых через "манчестерский капитализм" девятнадцатого века. То есть через накопление капитала, эксплуатацию и задолженность перед населением, а также жуткую экологическую катастрофу. Сама мысль, что прекрасное будущее придет к нам через китайскую модель – а мы уже видим скорый конец этой модели – эта мысль абсурдна до гротеска. Нужно быть технократом или совсем уж озверевшим банкиром, чтобы повторять подобное.

– Не слишком ли пессимистично это ваше видение?

– Ну, то, что некоторые страны выходят из бедности, – это хорошо. Но какой ценой? Африка больше не может обеспечивать себя продовольствием. Латинская Америка теряет свои леса. Страны Персидского Залива, богатые нефтью, заглатывают предметы роскоши, которые мы им производим. Богатств все больше, но они не создают цивилизации, достойной человека. А свобода слова – так ли уж она реальна в современном мире, включая западный? Западные правительства буквально топят нас в океане ложных ценностей, американских values. В культуре, в школе вполне сознательно акцент делается на необязательность, развлекательность тех гуманитарных предметов, которые связаны с поиском смыслов. Идет и наступление на семью, поскольку она не поддается ни контролю государства, ни всевластию хозяина фирмы. Во имя пресловутого отделения церкви от государства пытаются вытеснить всю свободу совести в частную жизнь – молись как хочешь про себя, или даже вслух, но только у себя дома.

– Не является ли это новой формой эксплуатации человека человеком? И кто здесь дергает за ниточки?

– Да, является. Маркс описывал физическую эксплуатацию, использование тела человека. Сегодня главная эксплуатация ведется через отчуждение духа человека. Превращение его не только в бездумного раба-производителя, но и в не менее бездумного потребителя. Конечно, я не верю в существование где-то в Голливуде или на Уолл-стрит элитной группы злодеев, которые все это оркеструют и аранжируют. Тем не менее, результат налицо – мы идем к обществу, которое будет опять основано на рабстве. Об этом не раз говорил Папа, и он прав. Наше общество сегодня сталкивается не столько с проблемой бедности, сколько с проблемой рабства.

– Что вы имеете в виду под новым рабством? И, принимая во внимание, что вы преподаете в Чикаго, следующий вопрос. То, что вы сейчас говорили, относится только к европейскому обществу? Или ваш взгляд на американское общество еще более суров?

– Американцы еще глубже погружены в кризис, чем мы. Беда в том, что "исторический резерв" семьи и культуры там намного меньше, чем у нас. Поэтому кризис системы образования там еще сильнее. А ведь там идут те же авантюрные реформы, что и у нас в Европе. По-моему, играть с темой брака, как это сейчас делают во Франции с однополыми супружествами, – это просто безумие. И все эти реформы, приходят ли они слева или справа, – все они преследуют одну цель: превратить все население в группу одинаковых, безликих потребителей.