Отзыв на книгу Рольфа Фурули

Отзыв на книгу Рольфа Фурули
«Как богословие и предвзятость влияют на перевод Библии»

            Дать адекватный отзыв на какой бы то ни было текст можно только исходя из поставленной автором текста цели. Нельзя оценивать религиозную проповедь как диссертацию, а пропагандистскую брошюру – как статистический справочник. Книга Рольфа Фурули под названием «Как богословие и предвзятость влияют на перевод Библии» оформлена как научный труд, и краткая информация «об авторе» говорит о нем именно как об ученом. Из этого мы и будем исходить.

            Об авторе говорится как о специалисте в целом ряде наук, но компетенция его обозначена не слишком конкретно. С одной стороны, он гебраист и «специалист по клинописным табличкам» (неясно, каким именно, ведь клинописью на Ближнем Востоке пользовались очень разные народы, от шумеров до персов). Его диссертация была посвящена «детальному анализу всех известных глаголов и глагольных форм (почти 80 тыс.)» древнееврейского языка. Однако это звучит довольно абсурдно: детальный анализ всех существующих лексем и форм давно осуществлен в словарях и грамматических справочниках, одно только перечисление 80 000 словоформ уже заняло бы весь объем диссертационной работы, и такой список, конечно, не считался бы научным трудом. Что на самом деле содержала эта диссертация? Остается неизвестным. С другой стороны, Фурули публикует работы «по лингвистике, библеистике, теории перевода, хронологии древневосточных государств и библейских рукописей» – это достаточно большой спектр научных дисциплин, и встает закономерный вопрос, насколько хорошо разбирается автор в каждой из этих дисциплин.

            Эта книга, как нетрудно понять, посвящена теории и практике библейского перевода. Было бы разумно ожидать, что в библиографии будет приведен подробный список последних публикаций по общей теории перевода и по библейскому переводу в частности, тем более, что недостатка в таких работах нет. В последние десятилетия появились новые теории (такие, как теория релевантности Э.-А. Гутта, теория скопоса К. Райс и Х. Фермеера) и т.д. Ничего этого нет в библиографии, не упоминаются эти направления и в тексте книги. Самая последняя публикация по этой проблематике – работа Ю. Найды и Я. Де Ваарда 1986 года, но в основном Фурули говорит о теоретических трудах Ю. Найды шестидесятых-семидесятых годов. Точно так же и в области лингвистики одна из ключевых для Фурули книг – работа Дж. Барра 1961 г., знаком ли он с более поздней литературой по этой теме (весьма обширной), из его книги не становится видно – и это при том, что публикация английского оригинала книги Фурули состоялась в 1999 году. Для сравнения: первая значительная работа Гутта по теории релевантности и библейском переводе вышла в 1992 г., а первая публикация основополагающего труда Райс и Фермеера – в 1984 г. Впрочем, надо признать, что до второй половины 1990-х годов, когда вышли в свет английские книги К. Норд, эта теория была мало известна – но уже в 1992-93 гг. на курсах по теории и практике библейского перевода, где довелось обучаться и мне, книга Райс и Фермеера предлагалась в качестве дополнительной литературы. Ограничиваться работами Найды и де Варда в конце 1990-х годов в серьезной публикации по библейскому переводу было едва ли допустимо уже в конце 1990-х годов, а в начале 2010-х, когда вышло в свет русское издание, это смотрится полным анахронизмом.

            Впрочем, перейдем к самому тексту. Название книги предполагает обсуждение общей проблемы, которая, кстати, всё чаще поднимается в современных трудах по герменевтике, библеистике, теории перевода и проч.: проблемы субъективности. Еще полвека назад, когда публиковались первые работы Найды, желанной и вместе с тем достижимой целью гуманитарных исследований считалась объективность как полная независимость от личных пристрастий и оценок. Сегодня эта цель не выглядит реалистичной: всякий человек обладает определенными мнениями, оценками, взглядами и убеждениями и никогда не сможет от них полностью абстрагироваться. Он может лишь стремиться к точному и полному отражению фактов, но он не может делать вид, что при изложении этих фактов его собственные взгляды не играют никакой роли.

            Этой проблеме, казалось бы, и посвящена книга Фурули. Но на самом деле ее предмет намного уже, и он раскрывается в подзаголовке: речь пойдет о переводе «Нового мира» (далее мы будем сокращенно называть его ПНМ), нормативном тексте свидетелей Иеговы. Казалось бы, в научной работе следовало внимательно рассмотреть этот труд с самых разных сторон, привести его оценки и т.д. Но уже на с. 12, в самом начале книги, выносится исчерпывающее определение: «От основных библейских переводов он отличается динамизмом при переводе греческих и еврейских глаголов, живой передачей традиционных и знакомых оборотов и специфическим переводом мест, традиционно используемых для поддержания учения о Троице. Будучи абсолютно буквальным, скрупулезно придерживаясь синтаксического строя еврейского и греческого языков, он одновременно содержит ряд изящных идиоматических оборотов».

            Доказательству этого тезиса и посвящена вся остальная книга. Он, как и в случае с биографией автора, выглядит исключительно хвалебным, но предельно неконкретным. Как, например, может абсолютно буквальный перевод содержать ряд идиоматических оборотов? Если он их содержит, то он уже не абсолютно буквальный. О том, что здесь имеется в виду, а равно и в чем заключается «специфичность» перевода мест, связанных с учением о Троице, мы можем узнать только по ходу дела. Но появление такой оценки в самом начале книги, еще до всяких фактов, заставляет задуматься, действительно ли перед нами научный труд, стремящийся к всестороннему и объективному (насколько это вообще возможно) анализу, или же это апология данного конкретного перевода, доказывающая его безусловное превосходство над всеми «основными библейскими переводами».

            Книга состоит из двух основных частей: теоретических предпосылок, на которых основан данный перевод, и анализа конкретных мест, вызвавших споры. Это вполне разумная структура, и в отзыве мы будем ее придерживаться.

            Итак, теория. Главное положение Фурули заключается в том, что основной единицей перевода должно являться отдельно взятое слово, а не фраза, как в идиоматических переводах.

            Подводя итог теоретической части, Фурули пишет, что в идеале для каждому слову оригинала везде должно соответствовать одно и то же слово перевода, и наоборот: одному слову перевода – одно слово оригинала (с. 87). Разумеется, это не всегда возможно (как переводить греческие артикли, если в русском артикля вообще нет?), но идеал именно таков. Это довольно спорный тезис, и жаль, что Фурули не раскрывает его подробнее: как поступать, если в языке перевода есть два или три соответствия для одного слова оригинала, или если в нем нет вообще точного эквивалента, и смысл приходится передавать описательно, через некоторое выражение? Всякий, кто занимается переводами, сталкивается с подобными проблемами.

            Видимо, такой перевод будет выглядеть достаточно тяжелым в некоторых местах. Но зато, как говорится на с. 57, «ПНМ и другие буквальные переводы, точно следующие структуре предложений греческого, еврейского и арамейского языков, предполагают больше усилий со стороны читателей, зато последние получают возможность видеть детали и нюансы исходного текста, утраченные во многих идиоматических переводах». Иными словами, такие переводы могут быть несколько сложны для понимания, зато читатель может быть уверен, что переводчик не внёс ничего от себя, все заключения он предоставил делать самому читателю.

            В особенности это касается богословски значимых мест. Каждое слово оригинала всегда выступает (в идеальном мире Фурули) в одном строго определенном значении. Например, на с. 50 говорится, что «человек является душой» (курсив автора), поскольку именно это слово употреблено в рассказе о сотворении человека (Быт 2:7). Вполне очевидно, что в нашем мире человек является не только душой, но и обладает телом, так что не все выражения библейских книг можно считать терминологически строгими и точными: в Библии есть и поэтические образы, и риторические приемы. Однако нам стоит запомнить стремление создателей ПНМ к строгой точности, как его представляет Фурули – это поможет понять его аргументацию и проверить справедливость оценок.

            Однако далее Фурули делает важную оговорку: в целом ряде случаев значение текста определяется путем его анализа, причем конкретные выводы из такого анализа будут в значительной мере зависеть от взглядов переводчика. На сс. 59-60 приводится такой пример: текст Евр 1:8 с чисто лингвистической точки зрения понимается либо как «престол Твой, Боже» (так в Синодальном переводе, и тогда Сын явно называется Богом) либо как «Бог будет твоим престолом» (так в переводе НМ, и тогда Сын Богом не называется). Переводчику приходится выбирать одну из интерпретаций.

            Но даже там, где текст оригинала вполне ясен, приходится иногда отсутпать от принципа дословности. Вот, например, перевод Ис Нав 7:6 в версии ПНМ: «пал ниц пред ковчегом Иеговы и лежал на земле до вечера». В оригинале нет двух глаголов «пал…и лежал», там употреблено только одно слово וַיִּפֹּל. Фурули на с. 65 дает этому переводу такую оценку: «довольно топорный, но у него есть неоспоримое преимущество: он не только передает всю гамму значений еврейского глагола в русском языке, но и дает понять наблюдательному читателю, что в индоевропейских языках глаголы пунктуальны и моментальны, тогда как в еврейском могут обладать продолжительностью». Смысл этой фразы загадочен: допустим, такой перевод действительно позволяет передать «всю гамму значений» слова וַיִּפֹּל, но неужели он позволяет сделать такие глобальные выводы о всех вообще глаголах во всех вообще индоевропейских языках? И как понять это «пунктуальны и моментальны»? И точно ли глаголы «могут обладать продолжительностью» лишь в еврейском, но никогда ни в одном индоевропейском языке? А как же русский несовершенный вид, который обычно передает именно что продолжительное действие, да и в других языках встречаются подобные формы (времена Continuous в английском и т.д.)?

            Впрочем, можно счесть это выражение неточным или неудачно переведенным, отметим прежде всего основную заслугу такого перевода, по мнению Фурули: если еврейская глагольная форма וַיִּפֹּל в данном контексте означает, что человек пал ниц и пролежал продолжительное время на земле, то и переводить ее стоит двумя самостоятельными глаголами: «пал… и лежал». Заметим, что это достаточно рядовой случай, тут не идет речь о каких-то богословских тонкостях, неоднозначных выражениях и проч. Но здесь создатели ПНМ не смогли придерживаться принципа пословного перевода, ведь нельзя же по-русски сказать «пал до вечера». Им пришлось ради ясности дополнить текст «лишним» словом, и можно ожидать, что подобные дополнения или уточнения придется довольно часто делать любому переводчику, который избегает явных несуразностей, и создатели ПНМ здесь не исключение.

            Но такая практика приходит в некоторое противоречие с декларируемым принципом «точно следовать структуре предложений оригинала» и считать основной единицей перевода слово. Если ее придерживаться, надо переводить форму וַיִּפֹּל «и пал», безо всяких дополнений. Значит, перевод уже не вполне дословный… какой же он?

            В целом ряде случаев такие дополнения и уточнения будут иметь богословское значение. Фурули на с. 81 предлагает правило: такой выбор будет считаться предвзятым «в случае, когда нет убедительных лингвистических оснований… если выбранное прочтение поддерживает конкретную богословскую позицию, делая это без ведома читателя и не представляя альтернатив». Трудно однозначно сказать, какие именно лингвистические основания будут сочтены убедительными, поскольку убедительность – тоже субъективная вещь. Может быть, Фурули имеет в виду лингвистическую неоднозначность текста. Случай с «пал ниц и лежал на земле» вполне однозначен, никто в здравом уме не может предложить здесь иного прочтения, поэтому такой перевод не вызывает возражений.

            Но если некоторый текст в своем контексте может иметь больше одного разумного прочтения, переводчик неизбежно делает выбор. Если такое место имеет богословское значение, разумеется, переводчик выберет то прочтение, которое согласуется с его богословием, но, пользуясь критерием Фурули, он может избежать обвинения в предвзятости, если предоставит читателю альтернативное прочтение. Заметим, что это вовсе не относится к тем случаям, когда переводчик сознательно искажает текст, приписывая ему значение, вовсе не обоснованное для данного места.

            Границы между богословием и лингвистикой вообще достаточно условны. Один из ключевых вопросов книги Фурули – учение о Троице (ему посвящена вся 4-я глава). Свидетели Иеговы отвергают этот догмат, общий для всех христиан, и в этом отзыве нет возможности подробно разбирать этот богословский спор. Просто отметим, что христиане всех деноминаций верят в Отца, Сына и Святого Духа, Единосущного Бога в трех ипостасях. Для свидетелей Иеговы Богом является лишь Отец, а Сын и Дух Ему не равны. В этом они сходятся с давно и хорошо известным учением Ария.

            Но как влияет эта вера в перевод Библии? Фурули указывает на Притч 8:22: «Господь имел меня началом пути Своего». Перевод этого стиха действительно будет иметь большое значение, если считать, что в данном месте, равно как и в 25-м стихе («Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов») Сын говорит о Своем происхождении от Отца. Так нередко и трактовались эти стихи, но всё же это поэзия, а не догматика, и говорит эта глава Притчей не о Христе, а о Премудрости Божией. Да, эти слова можно понимать как говорящие о Сыне, но точно так же Послание к Евреям применяет к Нему слова, сказанные в книге Бытия о Мельхиседеке, не отождествляя при этом Христа и Мельхиседека. Как бы ни переводить 8-ю главу Притчей, несомненных догматических формулировок она во всяком случае не содержит.

            «Учение о Троице использует слова, которым насильно придается неестественное значение, противоречащее лексическому значению», – делает свой вывод Фурули (с. 120). Это было бы отчасти справедливо, если бы учение о Троице основывалось исключительно на данном стихе из книги Притчей, но это далеко не так. Более того, практически те же самые слова можно отнести к новозаветному прочтению многих ветхозаветных пророчеств, начиная с самых первых страниц Евангелия от Матфея: «…родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их. А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, что значит: с нами Бог» (Мф 1:21-13). Вполне очевидно, что имя Иисус («Господь спасает») не есть точно то же, что имя Еммануил («с нами Бог»), это подскажет любой учебник древнееврейского языка. Пророчества скорее говорят об общем смысле событий, чем излагают их точные детали – и в еще большей степени касается это тех поэтических отрывков Ветхого Завета, которые даже не являются пророчествами, но приводятся для иллюстрации тех или иных положений христианской веры. Не стоит ждать от них догматической точности, которая  к тому же просто определялась бы словарным значением отдельных слов.

            Теперь перейдем к анализу спорных мест данного перевода. Фурули приводит подробный и аргументированный анализ многих подобных мест, что позволяет действительно понять и оценить позицию создателей и сторонников этого перевода. Мы не будем рассматривать сейчас все эти приведенные места, это заняло бы слишком много времени, но остановимся на некоторых ключевых моментах. Мы проверим, пользуясь предложенным выше критерием, насколько предвзятыми или, напротив, обоснованными можно считать решения, принятые создателями ПНМ.

            Здесь нам помогут принципы перевода, изложенные Фурули на сс. 122-123. Главный из них можно сформулировать в следующем виде: перевод стремиться быть насколько возможно дословным, причем каждому слову оригинала по возможности соответствует одно и то же слово в языке перевода, однако при этом учитываются контекст и стилистика языка, на который осуществляется перевод. Что ж, это разумный принцип – но насколько следует ему текст ПНМ? Рассмотрим некоторые примеры.

 1. Греческое слово σταυρός, традиционно переводимое как «крест», в этом переводе выглядит как «столб». Основное словарное значение этого слова действительно «столб», но в то же время Фурули отмечает: казнить через распятие римляне могли на одиночных столбах или на столбах с поперечной перекладиной в форме креста. Есть археологические свидетельства, что распинали в Палестине действительно на крестах, и самое древнее упоминание формы орудия казни, на котором распят был Иисус, встречается в «Послании Варнавы» (первая половина II в., т.е. примерно через столетие после распятия), там это орудие сравнивается с буквой Т. Фурули делает вывод: «у нас нет ни археологических, ни исторических данных для определения формы того stauros, на котором был распят Христос». Действительно, документальных свидетельств нет (их вообще дошло от того времени ничтожно мало), но есть вполне однозначное мнение традиции: это был крест, т.е. столб с поперечной перекладиной. Все известные нам источники без малейших колебаний говорят именно о таком варианте.

ПНМ точно так же без колебаний выбирает другой вариант: столб без поперечной перекладины. Почему? Это остается неясным. Остается высказать свое предположение: крест давно уже стал главным христианским символом, и решение переводчиков (основанное исключительно на их субъективном мнении) нацелено на то, чтобы убрать этот символ из Священного Писания. Иных объяснений такому решению не видно, оно выглядит вполне предвзятым.

2. Важнейшее для свидетелей Иеговы имя «Иегова» (англ. Jehovah), как можно прочесть в подавляющем большинстве научных трудов, является результатом банальной ошибки. Именно так было транскрибировано на европейские языки написание יְהֹוָה, которое часто встречается в еврейском тексте Библии. Это имя мы видим в еврейском тексте Исх 3:14, и вполне естественно, что неискушенные читатели воспринимают его как имя Бога.

Но такое его написание, в свою очередь появилось достаточно поздно и было совершенно искусственным. Дело в том, что изначально в древнееврейском языке большинство гласных не записывалось вообще никак, буквы означали согласные звуки и в отдельных случаях – долгие гласные. Имя Бога, встречающееся на страницах Ветхого Завета множество раз, писалось как יהוה, что в современных языках транскрибируется как ЙХВХ, YHWH или подобным образом. Как именно произносилось это имя, сегодня нам точно не известно, его называют Тетраграмматон («четырехбуквенное»). Обычно его произношение реконструируют как Яхве (Ягве, Yahweh, Jahveh  и т.д.), и до сих пор примерно так его произносят самаряне, но как именно оно звучало во времена Моисея, мы не можем судить с достоверностью. Есть также варианты Яху, Яхо и проч.

Дело в том, что достаточно рано это имя просто перестали произносить из соображений благочестия – когда именно, нам тоже точно не известно, и Фурули как раз утверждает, что это произошло позднее, чем принято ныне считать. Но в любом случае, к тому времени, когда в еврейском тексте стали расставлять дополнительные значки для гласных (огласовки), а происходило это во второй половине первого тысячелетия н.э., Божье имя при чтении Писания заменялось словом אֲדֹונָי, звучавшим примерно как «адонай» и означавшим «мой Господь». При расстановке огласовок к буквам имени יהוה были добавлены огласовки от слова אֲדֹונָי – так и поступали еврейские книжники в тех случаях, когда при чтении вслух они произносили не то, что было в тексте (т.н. «постоянное кере»). В результате получилось начертание יְהֹוָה, если применить к нему обычные правила чтения, получится что-то вроде «Йехова, Jehovah» – но так это имя не произносил в исторически известный нам период никто и никогда. Евреи при чтении текста говорили «адонай», т.е. «мой Господь», и во всех доступных нам новозаветных рукописях мы встречаем в соответствующих местах греческое слово κύριος, которое тоже переводится как «Господь».

Кстати, интересно, что в старейшем полном списке еврейской Библии, Ленинградском кодексе, это начертание – не единственное. Например, в 3 Цар 2:26 встречается странный вариант יְהֹוִה, если читать его как обычное слово, получится что-то вроде «Ехови» (подобные начертания есть и в других местах ). Откуда же такое взялось? Дело в том, что непосредственно перед этим словом в тексте там стоит слово אֲדֹונָי, и, согласно еврейской традиции, в этом случае Тетраграмматон прочитывается как слово אֱלֹהִים «элохим» со значением «Бог». Следовательно, и огласовки Тетраграмматон получает именно от этого слова, они подсказывают чтецу, что нужно произнести в данном месте. И никто никогда не утверждал, что имя Ехови действительно существовало и будто бы являлось самым древним.

Но для свидетелей Иеговы этот вопрос имеет вероучительное значение: с их точки зрения, имя Иегова (англ. Jehovah) идентично тому имени, которое было некогда открыто Богом Моисею. Чтобы утверждать это, нужно доказать, что именно такое произношение является изначальным, подлинным. Именно это и старается сделать Фурули, прежде всего на сс. 163-164. Итак, условия задачи: нам известны три согласных ЙХВ (четвертая Х, согласно правилам еврейского языка, оказывается в конце слова непроизносимой). Гласные на письме не обозначались, так что ни их качество, ни даже количество (две или три) нам точно не известны. Как же произносилось имя? Казалось бы, задача не имеет надежного решения, возможны только приблизительные догадки по неточным транскрипциям в других языках (греческое «Иао», вавилонское «Я-у-ум-ил-у», где «илу» означает «бог» и проч.).

Фурули предлагает такое решение: если изначально у имени было три слога (кстати, это предположение ни на чем не основано, точно так же слогов могло быть и два), то нам нужно найти три гласных. Как это сделать? «Согласно фонетике еврейского языка очень вероятно, что в первом слоге гласным звуком служила короткая “е”… Если последняя he функционирует как гласная, тогда (второй) слог будет “а” или “æ”… Но каким был средний слог? Здесь у нас нет шаблона, но если две другие гласные были “е” и “а”, то, скорее всего, средняя гласная не была одной из них, но “о” или “u”». Что получилось? Правильно, Иегова! Ответ сошелся!

А точнее, всё рассуждение было подогнано под этот ответ. Только одно тут верно: наличие последней непроизносимой буквы ה указывает, что последней гласной была «а» либо «э» (разумеется, Фурули однозначно выбирает первый вариант). Но вот какими были первые две гласные, и было ли их вообще две – эти выводы строятся на доводах «очень вероятно» и «скорее всего». Иными словами, Фурули не приводит никаких существенных аргументов в пользу своего ключевого тезиса: имя Иегова есть изначальный вариант божественного имени. Гораздо убедительнее выглядит традиционная точка зрения, которая видит в этом варианте результат простой ошибки, неверного прочтения условного начертания יְהֹוָה людьми, которые не знали, как евреи произносят его при чтении и откуда оно вообще возникло.

Все остальные вопросы: когда именно и в каких именно рукописях стали заменять  Тетраграмматон на греческое слово κύριος, насколько убедительна реконструкция «Яхве» и проч., – уже не имеют здесь существенного значения. В любом случае, христианская традиция донесла до нас слово κύριος «Господь», и не видно особых причин отказываться от этой традиции. Свидетели Иеговы это делают, они могут при этом приводить аргументы, имеющие строго научный вид, но эти аргументы не выдерживают никакой проверки. При этом Фурули делает убийственное заключение на с. 174: «главные проблемы гипотезы о том, что в оригинальной LXX было kyrios: она основана не на эмпирической информации, а на спекуляции, как это могло быть». Что ж, он прав в одном: оригинал Септуагинты (LXX, древнейшего греческого перевода Ветхого Завета) до нас не дошел и мы не имеем точных сведений, что там могло стоять. Но если, за единичными исключениями, в дошедших до нас рукописях Септуагинты стоит повсеместно слово κύριος, логично предположить, что оно там и стояло изначально. Мы не можем доказать, что это было так, но это самая достоверная гипотеза. А вот заключения Фурули о том, что имя Божие изначально произносилось как Иегова, как раз и есть пример чистой спекуляции, не подкрепляемой никакими доводами, кроме «это могло быть так» (а могло быть и совершенно иначе).

3. Итак, вернемся к тексту ПНМ. Греческие слова κύριος и θεός прекрасно известны и имеют давно устоявшиеся русские эквиваленты: «Господь» и «Бог». Казалось бы, в полном соответствии с принципами буквального перевода ПНМ должен был бы так их и передавать – но в Новом Завете появляется имя Иегова, начисто отсутствующее в греческом оригинале. Как утверждают создатели перевода, они используют его только в тех случаях, где цитируется Ветхий Завет (в их терминологии – Греческие или Еврейские Писания). Однако, как отмечает и сам Фурули, переводчики далеко не ограничиваются такими случаями. Например, в Мф 1:22 говорится «реченное Господом через пророка», и в ПНМ мы находим здесь имя Иегова, хотя это не цитата, разумеется, а собственные слова евангелиста. Фурули сообщает в оправдание этого выбора, что «есть только одна личность, у которой есть пророки и которая говорит через них – это YHWH»  (с. 125, YHWH – еще один вариант написания имени Иегова).

То есть принцип дословного перевода отменяется в данном случае начисто. Более того, сразу после разговора о таких заменах на с. 128 Фурули приводит мнение сторонников идиоматических переводов Дж. Бикмана и Дж. Кэллоу (тех самых переводов, полное превосходство над которыми призван явить ПНМ): переводчик вправе добавлять нечто от себя, стремясь к более точной передаче смысла. Соответственно, создатели ПНМ 237 раз (!) «восстанавливают» имя Иегова в Новом Завете, и они имеют на это полное право. Но если у них есть право на 237 «восстановлений», то отчего бы им не признать право тех, кто следует учению о Троице, перевести «восстановительно» всего только один стих из книги Притчей, о котором мы говорили выше?

Но есть у ПНМ и еще более интересная черта. Если всюду в Новом Завете добавляется имя Иегова, даже там, где речь не идет о ветхозаветных цитатах, отчего же в некоторых отдельных случаях оно не появляется и там, где цитаты как раз налицо? Например, в 1 Петр 2:3 почти дословно цитируются слова Пс 34/33:9 «вы вкусили, что благ Господь», причем в еврейском тексте стоит Тетраграмматон. Казалось бы, совершенно ясный случай, здесь тоже можно ожидать имя Иегова… Но его в ПНМ здесь нет. Отчего же так? Фурули объясняет на с. 218: в псалме содержится призыв «Вкусите и увидите, как благ Господь», а в послании речь идет об уже состоявшемся действии. Это действительно так, но цитаты в Новом Завете вообще достаточно редко дословно повторяют ветхозаветный текст, и нередко они как раз понимаются как уже исполнившееся событие.

Может быть, причина в чем-то другом? Так и есть: слова послания ясно относятся ко Христу, именно Его называет Петр Господом, как это и было принято у христиан с самого начала. Но для свидетелей Иеговы принципиально важно провести разницу между Богом и Христом, между Иеговой и Иисусом, так что здесь они избегают такого отождествления, явно нарушая собственные «восстановительные» принципы.

            Подводя итог этим спорам, то, что критики считают интерпретацией (притом весьма тенденциозной), Фурули называет на с. 221 «экспликацией имплицитной информации», т.е. раскрытием сведений, очевидных автору и изначальным читателям текста, но не вполне понятным нашим современникам. Если это так, то ПНМ можно назвать каким угодно, но только не дословным, не таким, который оставляет читателю возможность делать выводы самостоятельно. Нет, он торопится их сделать за него – и каждый раз оказывается, что «имплицитная информация» полностью совпадает с вероучением свидетелей Иеговы. Около двух тысячелетий библейский текст прочитывался и понимался огромным большинством христиан не совсем так, как предлагают они, и вот теперь потребовалось новое понимание «эксплицировать», т.е. явно и непосредственно внести в текст. Если это не предвзятость, что же это?

            4. Сходный случай – самое начало Евангелия от Иоанна, 1:1. В ПНМ оно выглядит вполне традиционно, если не считать больших и малых букв: «В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было богом». Т.е. речь идет о двух разных Богах/богах: Слово было с Тем, Кого и можно называть Богом безо всяких оговорок, но при этом само Слово было «богом» с маленькой буквы, т.е. богом в каком-то переносном смысле. Причина такого понимания, как объясняет Фурули на с. 223 и далее – в том, что слово θεός «Бог/бог» употреблено в первом случае с артиклем, а во втором – без него. Таким образом постулируется: везде, где слово  θεός употребляется без артикля, оно обозначает «бога» в каком-то переносном смысле.

            Но это совершенно очевидным образом не так. В той же самой главе слово θεός употребляется многократно, и нередко как раз без артикля: «человек, посланный от Бога» (ст. 6), «власть быть чадами Божиими» (ст. 12), «от Бога родились» (ст. 13), «Бога не видел никто никогда» (ст. 18). Тут же мы найдем сходные выражения и с артиклем: «вот Агнец Божий» (ст. 29 и 36), «Сей есть Сын Божий» (ст. 34), «Ты Сын Божий» (ст. 49), «будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих» (ст. 51). Неужели в одних случаях имеется в виду бог с маленькой буквы, некий бог в переносном смысле слова, а в других – настоящий Творец? Разумеется, нет. Такая картина вообще типична для новозаветных текстов, наличие или отсутствие артикля не играет здесь существенной разницы (точно так же и в Ветхом Завете слово אֱלֹהִים «Бог» может употребляться как с артиклем, так и без). Более того, нетрудно назвать и причину, по которой в 1-м стихе второй раз слово θεός употребляется без артикля: там оно выступает в качестве составной части именного сказуемого, а в такой позиции в греческом существительные употребляются без артикля.

            Как отмечает сам Фурули на с. 239 и далее, создатели ПНМ вовсе не стремились переводить слово θεός без артикля как «бог» с маленькой буквы всякий раз, как они его встречали, да это бы и в самом деле выглядело нелепо. Отчего же переводчики приняли такое странное решение в данном месте? Всё разъясниться, если мы обратимся к их богословию. Согласно вероучению свидетелей Иеговы, Христос, Который и назван здесь Словом, вовсе не равен Отцу и может быть назвал «богом» только в переносном смысле. Фурули делает вывод: это «лучший вариант из возможных с учетом грамматики, синтаксиса и контекста» (с. 251). Однако грамматика и синтаксис ясно показывают нам, что употребление артикля или его опущение совершенно не меняют значение самого существительного, да и контекст первой главы Иоанна, где всюду говорится о Боге с большой буквы, тоже никак не подтверждает такой догадки. Если сказать «Я нашел этого человека в квартире Ивана, да это и был Иван», то самое логичное понимание этой фразы – Иван, которому принадлежала квартира, и находившийся в ней Иван есть одно и то же лицо. Отчего же во фразе «Слово было у Бога, и Слово было Бог» мы должны видеть двух разных богов? Только если нам очень хочется их тут увидеть, и это явно тот самый случай.

            История с артиклем, кстати, имеет продолжение. На с. 291 Фурули приводит довод, почему Святой Дух также не может считаться Богом: «Часто фраза “святой дух” используется без артикля». Это не единственный его довод (Дух может «делиться на части», как в Деян 2:17, может описываться как лишенный индивидуальности и проч.), но он особенно интересен именно как пример нечестной аргументации. В одном месте был неявно высказан тезис: «слово θεός, употребленное без артикля, означает не Бога, а кого-то еще». Этот тезис не был доказан, более того, даже беглый, но непредвзятый взгляд на текст покажет, что он неверен. Но он принимается как бесспорный, и вот уже в другом месте как нечто само собой разумеющееся возникает следующий тезис: «если фраза “Святой Дух” не имеет артикля, она тоже указывает не на Бога». Но, опять-таки, разве это не явный случай предвзятости?

            5. Самый яркий пример, пожалуй, это Кол 1:16. В Синодальном, равно как и в других традиционных переводах, мы читаем: «ибо Им создано всё, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, – все Им и для Него создано». Это сказано о Христе, и казалось бы, текст предельно ясен: Христос – Творец этого мира, Бог с большой буквы. ПНМ находит «блестящий» выход из этой ситуации, добавляя всего одно слово: «Посредством его сотворено всё остальное на небе и на земле, видимое и невидимое, будь то престолы, или господства, или правительства, или власти. Всё это было сотворено через него и для него». То есть Христос тоже сотворен, Он – лишь посредник в творении «остального». Разумеется, ни в одной рукописи нет ни одного слова, которое можно было бы перевести как «остальное», это чистой воды добавка переводчиков, радикально меняющая смысл стиха. Кстати, из примечания на с. 265 к книге Фурули мы узнаем, что в английской версии ПНМ это слово по крайней мере взято в квадратные скобки, так читателю показывают, что это добавление переводчика, отсутствующее в тексте.

            В русской версии даже скобок нет. Впрочем, их и не надо, по мнению Фурули: «С чисто лингвистической точки зрения перевод “все остальное” в Кол. 1:16-17, 20 необязателен, но возможен. Иными словами, ПНМ мог бы использовать слово “остальное” и без скобок, поскольку в данном контексте это не дополнение и не интерполяция, а оправданный смысловой элемент слова pas» (с. 273). Логика тут такова: греческое слово πᾶς в принципе может в некоторых контекстах означать «всё остальное», как, кстати, и русское слово «всё», например, во фразе: «Всё на столе прямо с нашего огорода, а хлеб мы купили в магазине». Понятно, что хлеб не вырос в огороде, что в данном случае имеется в виду как раз «всё остальное», кроме хлеба, а также, вероятно, столовых приборов и скатерти. Но на это ясно указывает оговорка в самом тексте и общие представления о мире (хлеб в огороде не растет). Но, как ни крути, а в тексте Послания такой оговорки нет, напротив, он подробно перечисляет, что было сотворено Христом, не оставляя ни малейшей возможности включить в ряд сотворенного и Его Самого. Что ни говори, а якобы «дословный» ПНМ в данном случае добавляет в текст слово, отсутствующее в оригинале и радикально меняющее смысл фразы, и делает это явно в угоду вероучению переводчиков. Это Фурули, разумеется, тоже никак не считает предвзятостью.

            6. Впрочем, есть у него и одно критическое замечание к ПНМ, высказанное на сс. 301-302. В 1 Кор 11:24 слова «сие есть Тело Мое» (буквально так и в греческом) переведены в ПНМ как «это означает мое тело». Фурули полагает, что правильнее было бы оставить в тексте «есть», а вариант «означает» вынести в примечание, предоставив читателю возможность самостоятельно решать, как понимать это место. В данном случае я вполне согласен с Фурули, что перевод некорректен и нарушает свои собственные декларируемые установки на буквальность и предоставление окончательного выбора читателю – но отчего бы не применить ту же самую логику и к приведенным выше примерам, содержащим куда более значительные искажения текста? После того, как все они были Фурули полностью оправданы и объяснены, беглое согласие с одним-единственным, и не самым ключевым критическим замечанием выглядит как тактический прием: не бывает совершенных переводов, одна-единственная ошибка прокралась и в этот. Но в остальном он идеален.

            Есть в книге Фурули мелкие недочеты, которые могут относиться к небрежностям перевода: так, Ареопаг в Афинах (холм Ареса) назван «Марсовым полем» (с. 61). Есть запутанные донельзя рассуждения, смысл которых ускользает от читателя, например: «На мой взгляд, в греческом два спряжения выполняют функцию вида, два – видо-временной формы, одно – вида и видно-временной формы и еще одно не соответствует ни виду, ни видо-временной форме». Речь, судя по всему, идет вовсе не о спряжениях (их в греческом два, как и в русском, на -ω и на -μι ), а как раз о видо-временных формах: презенте, аористе, перфекте и т.д. Это тоже может оказаться погрешностью перевода. Но в целом книга написана достаточно ясно, переведена аккуратно, читается легко.

            Только, к сожалению, она совсем не убеждает в правоте исходного тезиса: «Будучи абсолютно буквальным, скрупулезно придерживаясь синтаксического строя еврейского и греческого языков, он (ПНМ) одновременно содержит ряд изящных идиоматических оборотов». Там, где речь заходит о догматически значимых местах, этот перевод далеко не буквален и вольно обращается с синтаксическим строем и лексическими значениями оригинального текста. Проще говоря, значение оригинала существенно изменяется в угоду вероучению свидетелей Иеговы.

            Аргументация Фурули сводится в основном к тому, что такие замены служат раскрытию имплицитной (подразумеваемой) информации и вполне оправданы с точки зрения переводческой теории и практики. Это плохо сочетается с декларируемой буквальностью перевода, но основная проблема не в этом: такие замены вообще не вписываются в теорию и практику перевода, предполагающего по возможности точное и полное следование оригиналу. Это подмены, искажающие смысл текста, причем в ключевых местах.

            Фурули аккуратно приводит основные такие места, ясно и честно указывает на возникающие проблемы, но его аргументация не выдерживает никакой критики, как показывает даже краткий разбор приведенных выше примеров (а в книге таких мест содержится намного больше). Подобная аргументация может впечатлить своей наукообразностью: многочисленными ссылками на серьезные работы, таблицами с примерами, словами и выражениями на древних языках – но это не научная по сути своей работа, а пропаганда ПНМ. Научный метод требует, прежде всего, честного анализа всех (а не только удобных) доступных фактов и серьезных аргументов, предполагает стремление к объективности исследования и непредвзятости выводов. Рассуждая о предвзятости при переводе Библии, Фурули именно ее и демонстрирует, стремясь любой ценой объявить совершенным и непогрешимым (кроме одного-единственного места) перевод «Нового мира».

            Да, перевод Библии – далеко не однозначный процесс. Существует немало трудных и неоднозначных мест, существует множество разных подходов, и, как следствие – большое разнообразие переводов, предназначенных для разных аудиторий и целей. Во всем этом никто не бывает совершенно объективным, каждый переводчик, комментатор и исследователь имеет свои представления о тексте, убеждения и верования, которые во многом определяют и ход, и результат его работы. Было бы очень интересно прочитать книгу, в которой бы рассматривалась связь богословских убеждений переводчика с избранными им решениями. Но Фурули ничего не говорит о таких сложных местах и таких проблемах. Вместо этого он оправдывает явное искажение догматически значимых мест Библии, которые вполне однозначно трактуются и весьма сходно переводятся христианами всех основных конфессий и деноминаций и вообще любыми честными переводчиками – мест, которые отражают веру апостолов и евангелистов, веру Церкви с самых первых дней ее существования и до наших дней.

Ведущий научный сотрудник
                 Института востоковедения РАН,

консультант Института перевода Библии,
доктор филологических наук А.С. Десницкий.