"Алая буква" Готорна и бездны пуританства

Атмосферу пуританского мира легко почувствовать, прочитав «Алую букву» американского романтика Натаниеля Готорна.  Книга начинается с того, что женщину публично наказывают за прелюбодеяние: «Преступнику нечего было рассчитывать даже на крохи сострадания со стороны зрителей, окружавших эшафот. Поэтому наказание, которое в наши дни грозило бы осужденному лишь насмешками и презрением, облекалось в те времена достоинством не менее мрачным, чем смертная кара /../ Двери тюрьмы распахнулись, и в них появилась черная .. мрачная и зловещая фигура судебного пристава с мечом у пояса и жезлом .. На этом человеке, в облике которого воплощался суровый, безпощадный дух пуританской законности, лежала обязанность распоряжаться церемонией исполнения приговора» .Характерна реакция зрителей этого действа. Одна из них говорит: «Этой Эстер Прин следовало бы каленым железом выжечь клеймо на лбу» . А вот другая: «Она всех нас опозорила, значит, ее нужно казнить. Разве это не будет справедливо? И в Писании так сказано, и в своде законов» .  Лишь какой-то мужчина сказал: «Разве женская добродетель только и держится, что на боязни виселицы? Страшные вещи вы говорите!» . Такое ощущение, что мораль Евангелия еще не пришла в этот мир. Ссылка на Писание только подтверждает это: казнь за прелюбодеяние возможна в Ветхом Завете, но не в Новом. Как Христос поступил с женщиной, уличенной в прелюбодеянии, слишком хорошо известно всем... кроме пуритан. После этого все ссылки на то, что протестантская мораль зиждется на любви к Богу, в то время как православные и католики боятся Суда, кажутся пустыми. Дух Женевы Кальвина дышит и здесь. Как известно, Эстер Прин должна была носить на платье сделанную из красной материи букву «А» (первая буква слова Adulteress – прелюбодейка) как знак греха и проклятия.  Крайне любопытно следующее эстетическое замечание Готорна: «Окажись тут, в толпе пуритан, какой-нибудь католик, эта прекрасная женщина с ребенком на руках, женщина, чье лицо и наряд были так  живописны, привели бы ему, вероятно, на память Мадонну .. он вспомнил бы – конечно, лишь по контрасту – священный образ Непорочной Матери того Младенца, кому суждено было стать Спасителем мира. А здесь величайший грех так запятнал самую священную радость человеческой жизни, что мир стал еще суровее к красоте этой женщины, еще безжалостнее к рожденному ею ребенку» .Многие богословы не уловили бы точнее кальвинистское восприятие мира как темной долины, зараженной грехом настолько, что всякая красота меркнет, и остается одно безобразие, которое трудолюбивый пуританин должен переделать по своему образу и подобию. Детство в этом мире не менее мрачно. Перл, дочь согрешившей Эстер, «видела детей, которые развлекались безрадостными играми, подсказанными пуританским воспитанием: ходили в воображаемую церковь, наказывали плетьми квакеров, дрались с индейцами и снимали с них скальпы, гримасничали, изображая ведьм и пугая друг друга /../  маленькие пуритане, принадлежа к самому нетерпимому на свете племени, смутно чувствовали в матери и ребенке что-то инородное .. поэтому их сердца были полны презрения, а губы нередко произносили грубую брань» . Впрочем, и сама юная Перл казалась своей  матери «маленьким смеющимся изображением нечистого духа» . Кажется, что Солнце Правды уже закатилось, и мир отдан силам зла.Зло проникло даже в саму кальвинистскую церковь, ибо с Эстер Прин согрешил никто иной, как пастор Артур Димсдейл, носивший нерукотворную алую букву на теле. Мистер Димсдейл описан как человек, исполненный религиозного рвения. Прихожане считали его «чудом святости. Он казался им глашатаем божественной мудрости» . Сам же Димсдейл не только не считал себя спасенным (подумаешь, грех, - истинное спасение нельзя ведь потерять!), а предопределенным к аду: он «сомневался, вырастет ли трава на его могиле, ибо в ней будет погребен навеки проклятый человек!» . С точки зрения реформатского богословия данная ситуация представляет немалый интерес: человек ведет благочестивый образ жизни, зажигает огонь веры в сердцах других (хотя Готорн упоминает и о другом огне: «его юные прихожанки чахли от страсти, до того исполненной религиозного пыла, что она казалась им внушенной одним лишь благочестием, и открыто несли в своей девственной груди эту страсть как лучший дар небесам» ), но он согрешил смертным грехом, - потеряно спасение, или нет? А может, он никогда и не был спасен и обречен проклятью? Димсдейл выбирает последнее.Обращает на себя внимание, что пуританский пастор, находясь в муках раскаяния, совершает поступки, «более со-гласные с практикой старой развращенной католической церкви» : хлещет себя бичом, часто постится, проводит ночи в бдениях, во время которых его посещают порой дьявольские видения . Протестанты, конечно, увидят в этом искушение «законничеством». К чему это умерщвление плоти? – сказал Иисусу «прости», - и все! Готорн делает симптоматичное заме-чание о благочестивых пасторах: «им не хватало лишь ниспосланного в день Пятидесятницы избранным ученикам дара в виде огненных языков» . Хорошо сказано: в этих людях есть человеческое религиозное усердие, но у них нет божественного дара благодати. Здесь истоки религиозной трагедии протес-тантов. Кстати говоря, прадед Готорна был одним из самых кровавых судей, занимавшихся охотой на ведьм в Салеме, откуда и сам Готорн был родом.Между тем, согрешившая Эстер возрастает в благочестии, и о ней говорят: «Вы видите эту женщину с вышитой буквой на груди? ..  Это наша Эстер .. которая так добра к беднякам, так ухаживает за больными, так утешает несчастных» . Вновь возникает напоминание об образе Мадонны. И не случайно Готорн добавляет к предыдущим словам: «В глазах тех самых людей .. алая буква приобрела значение креста на груди монахини. Она сообщала носившей его женщине священную неприкосновенность» . Опять богословская проблема: эта женщина продолжает пребывать в проклятии, или она уже спасена? Во всяком случае, алое клеймо проклятия она продолжает носить, и пуританское «общественное мнение» вряд  ли считает ее «спасенной».Пастор Димсдейл в своих страданиях разрывается между тем, кем он кажется людям и своим истинным духовным обликом: спору нет, это проблема всех христиан, но в протестантизме она усугубляется тем, что человек должен считать себя святым (или казаться таковым окружающим), зная, что он – неисправимый грешник. В раскаянии Артура Димсдейла начинают звучать совсем не протестантские нотки. Вот его мучительный диалог с Эстер: «Ты каялся тяжко и глубоко. Твой грех в прошлом. Теперь твоя жизнь действительно не менее свята, чем это кажется людям. Разве это не истинное раскаяние, скрепленное и засвидетельствованное добрыми делами? .. – Нет, Эстер, нет! – ответил священник. Мое раскаяние ненастоящее. Оно холодно и мертво и ничем не может помочь мне! Покаяния у меня было довольно, но раскаяния не было! Иначе я должен был бы давно уже сбросить личину ложной святости и предстать перед людьми таким, каким меня увидят когда-нибудь в день суда .. Будь у меня хоть один друг или даже самый заклятый враг, к  которому я, устав от похвал всех прочих людей, мог бы ежедневно приходить, и который знал бы меня как самого низкого из всех грешников, мне кажется, тогда моя душа могла бы жить. Даже такая малая доля правды спасла бы меня! Но кругом ложь! Пустота! Смерть!» .Это не просто муки раскаяния. Это муки человека, находящегося в церкви, лишенной истинного учения о спасении. Все хорошо, все предопределено Богом: он должен быть спасен, как учит его церковь, но он знает, что это не так. Он чувствует, что протестантское покаяние холодно и мертво, он тоскует по чело-веку, которому можно излить душу, - это тоска по таинству исповеди, которого нет у протестантов. Есть просьбы о прощении, но отсутствует очищающая от греха благодать. Пастор чувствует, что его грехи остаются с ним, несмотря на пламенные проповеди, подвиги благочестия и добрые дела. Но выхода нет, - кругом пустота и смерть реформации. И поэтому Димсдейл приходит к неутешительному выводу: «На мне гнев Божий .. Он слишком могуществен, чтобы я мог бороться с ним! /../ Погубив свою душу, я пытаюсь делать все, что в моих силах, для спасения других душ!» . В последних словах начертана злая судьба протестан-тизма. Тень кальвиновского проклятия закрывает солнце благо-дати, и отнюдь не является исцеляющей, как тень святого Петра.В конце концов, после семилетней муки, пастор Артур Димсдейл открыл всем свой грех и показал на своей груди клеймо проклятия. Умирая, он говорит Эстер: «Мы нарушили закон! Наш грех виден всем! Пусть только это останется в мыслях твоих! Я боюсь! Боюсь! Мы забыли нашего Бога и нарушили святость чужой души, поэтому, может быть, мы напрасно надеемся, что встретимся потом, в непреходящем и чистом союзе. Об этом знает лишь Бог, Он милосерд! Он был бесконечно милостив, послав мне мои страдания, послав мне огненную пытку, терзавшую мою грудь .. Не испытав хотя бы одной из этих пыток, я погиб бы навеки! Да святится имя Его! Да будет воля Его! Прощай!» . Это сердце прорвало протестантскую завесу предопределения и вышло к настоящему покаянию. Разумеется, это просто книга. Книга блужданий во тьме в лабиринтах проклятия. Книга, в которой нет истинной церкви, и поэтому души, искренне жаждущие Христа, так и не находят дверь спасения. Но голос совести зовет их не к богословским доктринам реформаторов, а к молитве о грехах перед Богом. Все остальное - в Его милосердных руках.