Воспоминания человека, пережившего Джоунстаун

Никто не знает о трагедии в Джоунстауне больше, чем журналист Тим Рейтерман. По заданию газеты «Сан-Франциско Кроникл» он начал изучать Джима Джоунса, ненормального вождя секты «Народный храм», за 18 месяцев до того, как 30 лет назад Джоунс приобрел всемирную известность. Статьи Рейтермана привлекли внимание конгрессмена Лео Райана, который был обеспокоен судьбой людей, примкнувших к секте. Рейтерман был одним из немногочисленных журналистов, сопровождавших Райана в его инспекторской поездке в Джоунстаун. 18 ноября 1978 года, после беседы с Джоунсом и его последователями, группа Райана была атакована боевиками «Народного храма». Конгрессмен и еще четыре человек были убиты, Рейтерман был ранен. Однако это нападение было только началом кошмара. Вечером того же дня более 900 членов секты одновременно покончили с собой.

Оправившись от ран, в течение следующих четырех лет Рейтерман работал над книгой об этой трагедии под названием «Ворон: неизвестная история преп. Джима Джоунса и его народа» (Raven: The Untold Story of the Rev. Jim Jones and His People). Эта книга объемом в 624 страницы представляет собой необычайный пример исследовательского искусства, наиболее полный отчет о событиях, которые до сих пор завораживают читателей и ставят их в тупик. Сотрудник журнала «Тайм» Андреа Сакс встретилась с Рейтерманом в Сан-Франциско, где он работает новостным редактором в отделении Ассошиэйтед Пресс в северной Калифорнии.

ТАЙМ: Был ли Джим Джоунс изначально плохим человеком, или он стал таким с возрастом?

Тим Рейтерман: Добро и зло соседствовали в Джиме Джоунсе всю его жизнь. Я побывал в его родном городе в штате Иллинойс и проследил всю его жизнь. И я убежден, что семена безумия, которое мир увидел в ноябре 1987 года, присутствовали в нем с первых лет жизни. Ребенком он не получал должного внимания родителей. Он рос в нетрадиционной семье, где большую часть доходов приносила мать, а отец был вечно погружен в тяжелые раздумья (его трудоспособную жизнь сократил горчичный газ Первой мировой войны, оставивший рубцы на его легких). Джоунс пытался найти признание и ощущение семьи в разных церквях, но в то же время он ощущал непомерную жажду власти и контроля. Он устраивал небольшие богослужения не сеновале и запирал там своих друзей; потом он использовал пистолет, чтобы силой принудить к чему-то своего лучшего друга. Эти события детских лет, а равно и жестокость Джоунса к животным были первыми ласточками той болезни, которая с годами развилась в нем.

ТАЙМ: Однако всю свою жизнь Джоунсу удавалось находить последователей. Как?

Даже в детстве он был очень обаятельным рассказчиком и человеком. Он любил изображать из себя священнослужителя. Он развлекал людей. Он умел красиво говорить и придавать силу своему голосу. Он притягивал к себе людей, которые в детстве верили в Бога. Обычно это были простые работяги, и их привлекала свободная христианская община — редкое зрелище на Среднем Западе. Когда Джоунс с последователями перебрался в Калифорнию, он нашел себе более широкую аудиторию — не только прихожан местных церковных общин (особенно негритянских), но и молодых, идеалистически настроенных людей, зачастую с университетским образованием, желавших быть частью организации, которая бы на практике воплощала то, о чем говорила, и которая бы имела социальные и политические взгляды. Кроме того, он создавал внутри Храма общины, которые порождали чувство семейной общности. Но в то же самое время он ломал обычные семейные узы между своими последователями и добивался над ними все более жесткой власти — так же, как он в детстве запирал своих друзей в сарае. Он нашел способы контролировать своих последователей и изолировать их от родственников и внешнего мира. Так, например, он убеждал их, пожертвовать все свое имущество, иногда переписать на секту свои дома, передать секте опеку над своими детьми. Одна из самых жестоких вещей, которые, на мой взгляд, он делал, — заставлял своих последователей писать ложные заявления, что они сексуально развращали своих детей, благодаря чему эти последователи оказывались в полной зависимости от него и не могли покинуть церковь.

ТАЙМ: Правда ли, что все его последователи были отщепенцами, изгоями?

Если ответить коротко, нет. У большинства тех, кого притягивал к себе Храм, была одна общая черта — они были альтруистами. Они хотели быть частью чего-то большего. Так что в каком-то смысле они были искателями — но прежде всего они были работящими, трудолюбивыми людьми, которые вели обычную, по большей части, жизнь. Они испытывали потребность в том, чтобы быть частью организации, в рамках которой могли бы приносить пользу. Помните, что все это происходило уже после периода борьбы за гражданские права и после Вьетнамской войны. Множество молодых людей и некоторые пожилые искали возможности дать выход своему желанию помогать ближним.

ТАЙМ: Какое впечатление сложилось у Вас о Джоунсе, когда Вы брали у него интервью в Гайане?

Он выглядел нездоровым. Его кожа имела землистый оттенок. Его глаза почти остекленели. Его рукопожатие было довольно вялым, и в его словах постоянно присутствовал оттенок паранойи. Он даже вложил в руки журналистов фигуральное оружие, сказав, что нам нет нужды стрелять в него, что наши слова могут убить его с таким же успехом. Он явно считал себя мучеником, и меня очень беспокоила мысль, что в руках этого человека находятся 900 жизней.

ТАЙМ: Что случилось, когда Вы и группа во главе с конгрессменом собирались покинуть Джоунстаун?

Пятнадцать людей — в том числе одна полная семья и большая часть другой семьи — попросили разрешения покинуть поселок. Обе семьи были давними последователями Джима Джоунса, еще со времен Индианы. В течение дня погода в Джоунстауне становилась все хуже, а к вечеру тучи совсем сгустились. Порывистый ветер насквозь продувал павильон, в котором сидели мы с Джоунсом. Все время шел дождь. Джоунс говорил о том, что Храм разрушается изнутри, имея в виду, что покинувшие поселок в конце концов расскажут миру, что на самом деле происходит в Джоунстауне, и что конец уже близок. Так что момент нашего отъезда из Джоунстауна был очень зловещим.

ТАЙМ: Что случилось, когда вы направились к самолету?

Когда мы садились в самолет, к нам быстро подъехал трактор с прицепом, битком набитым вооруженными людьми. Они выскочили и начали стрелять. Именно тогда в меня попали, и я попытался найти укрытие за одним из колес шасси. К счастью, я был ранен всего пару раз в руку и смог вскочить, добежать до джунглей и спрятаться там. Когда несколько мгновения спустя я вышел из укрытия, то увидел, что конгрессмен убит, что трое из журналистов убиты (в том числе мой напарник в этом путешествии, фотограф из «Сан-Франциско Кроникл» Грег Робинсон), и что один из беженцев тоже убит.

ТАЙМ: Вы считаете, что 900 смертей, которые последовали за этим, были добровольными или насильственными?

Я считаю, что это было массовое убийство. Прежде всего, там было больше 200 детей, которые не могли иметь намерения покончить с собой. Во-вторых, Джим Джоунс изолировал своих последователей и подготовил их к смерти посредством репетиций самоубийства и имитаций нападения на поселок. В-третьих, в тот последний день он устроил все таким образом, что исход не вызывал сомнений. Он послал боевиков убить конгрессмена. Потом, услышав о смерти конгрессмена, он обратился к своим последователям и объявил о случившемся. Он сказал: «Кто-то из нас совершил поступок, который заставит армию прийти сюда, и никто не будетв безопасности. Несите напиток, и пусть дети пьют первыми». Распорядившись сначала напоить детей, он приговорил их родителей и остальных взрослых к смерти, поскольку ни у кого не оставалось причин жить дальше. Все это время навес, где собрались люди, был оцеплен охранниками, вооруженными винтовками и арбалетами, так что никто не мог уйти. Похоже, что многим яд ввели с помощью инъекции.

ТАЙМ: Что случилось с самим Джоунсом?

Джима Джоунса нашли с огнестрельной раной в голове, причем стреляли в упор. Я полагаю, что он либо застрелился сам, либо по собственной просьбе был застрелен кем-то из ближайших помощников.

ТАЙМ: Думаете ли Вы о Джоунстауне сегодня?

Я думаю об этом каждый день. Я думаю о людях, о тех 900 людях — молодых, старых, жизнерадостных, талантливых — которых я видел в первый вечер, когда они давали нам представление. Я думаю о снимках их тел, лежащих вповалку а земле и в могилах, которые публикуют снова, и снова, и снова. Я думаю и о том, что произошло на аэродроме. Я не вспоминаю все эти события от начала до конца каждый день, но они приходят на ум. Когда ты становишься участником таких событий, как трагедия в Джоунстауне, они становятся частью тебя.

—Time, 18.11.2008