Протоиерей Павел Великанов. Когда "просто христианство" совсем не просто

Одна из характерных статей, продолжающая дискуссию вокруг практики исповеди, заканчивалась прекрасным, вдохновенным и всегда попадающим в десятку призывом: "есть гораздо более естественный и, главное, правильный, а еще главней ― Богу угодный ― способ разрешения "проблемы": учиться жить по-христиански по-настоящему, а не между делом и кое-как"...

Ну разве найдётся кто-нибудь из здравомыслящих людей, кому взбредёт в голову пытаться оспаривать этот железный – да что там железо, алмазный – аргумент?

И действительно: разве всё, что делает верующий человек в храме, дома, на работе – не должно ли приводить его к настоящему христианству? Безусловно.

Вопрос только немного, так сказать, экзегетического плана: а что же это такое, именуемое "настоящим", христианство?

Не так давно один из журналистов задал 10 вопросов православным, среди которых – если я не ошибаюсь, первый – был вызван недоумением: неужели община о.Георгия Кочеткова и "Православные Хоругвеносцы" на самом деле принадлежат одной и той же Церкви, а не разным церквам? Полностью дистанцируясь от какого бы то ни было политиканства, хочется распространить этот вопрос вглубь и попытаться понять, что же это за "настоящее христианство", о котором сейчас заговорили многие и которого, судя по боли и эмоциям, где-то в чем-то у кого-то как-то почему-то не вполне достаёт?

Социологи об этот вопрос все копья переломали. Как определить эту постоянно ускользающую "подлинность" церковности, "истинность" христианства? Но пока идут баталии между научными школами, мы попробуем порассуждать о собственных, внутренних критериях, которые могут быть представлены для этого определения.

Без всяких сомнений, первый из этих критериев – святость. Наши святые – настоящие христиане. И в этом нет никаких сомнений. Их очень много, и они очень и очень разные. Не только по происхождению, роду занятий, образованию, жизненному пути. Но и по отношению в том числе и к внутренним церковным вопросам. Среди этого сонма угодивших Богу христиан можно найти настолько близкого по духу, что он и вправду станет ближайшим другом и родственником, неотъемлемым членом семьи, малой Церкви. Но пытаться выстроить некий "духовный ранг" святых, превознося одних и умаляя других – безумие. Если мне нравится святитель Феофан больше, нежели чем святитель Игнатий – это лишь свидетельствует о какой-то большей сродности, резонансности наших душ, а никак не об уровнях святости. И если мы будем честно вглядываться в лики святых Церкви, то мы найдём среди них и тех, кто много постился – и тех, кто вообще никогда не соблюдал церковных постов; кто ежедневно причащался – и кто причастился единственный раз в жизни, а то и вообще ни разу. Кто чудотворил и исцелял – и кто вообще был настолько незаметен, что о нем вспомнили, лишь когда хоронили. Это перечисление можно продолжать бесконечно долго, но суть вот в чем. Нет таких внешних форм жизни, которые однозначно и бесспорно свидетельствовали бы о подлинности христианского жительства. История Христовой Церкви и жизненный опыт утверждают: эти формы могут быть любыми.

Вот тебе и загвоздка на первом же, вполне объективном и совершенно очевидном, критерии. Насколько бы облегчился труд священника, если в кармане подрясника он носил бы откалиброванный в Патриархии или хотя бы в "Софрино" харизмометр, измеряющий меру наполненности сердец верных Божественной благодатью, а также отслеживающий динамику изменений!..

Второй критерий – покаяние. Зрящий свои грехи выше созерцающего ангелов. Эта святоотеческая аксиома неоспорима. Чем ближе на самом деле человек к Богу, тем лучше высвечиваются страсти и пороки в душе. Именно поэтому даже совершенно преисполненные Божественной благодатью святые имели нужду в покаянии, и не актерствовали, когда говорили о себе как о величайших грешниках. Может быть, мне просто по жизни крупно не повезло, но почему-то я могу по пальцам одной руки пересчитать людей, которые по сей день считают себя с чистой совестью и не собираются ни в чем каяться. Подавляющее же большинство понимает, что они – грешники, правда, не настолько, как этот (или эта) – ну а далее у каждого своя любимая мозоль. Однако что-то подсказывает, что это ощущение себя грешником у наших обывателей и у христианских святых, мягко говоря, не совсем тождественно.

Третий критерий – любовь. Ой, и как же с ней всё сложно! С одной стороны – это вершина всех христианских добродетелей, до которой поди-ка дорасти. С другой – всё, что не по любви – грех. Мимо. Впустую. Если перефразировать слова Спасителя, пока нет между вами любви – и не дерзайте называть себя христианами, Моими учениками. Ни больше – ни меньше.

А теперь самое интересное. Как только мы попытаемся применить эти три основополагающих критерия – святость, покаяние и жертвенную любовь – к будням церковной жизни и приходской практике – сразу чувствуется, что мы как-то не особо-то "вписываемся в формат". Попадаем, как это ни парадоксально, почти всегда – мимо. Любое управление – будет ли оно в Церкви, или в миру – существует по давно проверенным законам менеджмента. Если есть выстроенная иерархия подчиненности – процесс управляем. Нет – точно развалится. Есть система поощрения и наказания – будет и ответственность, и мотивация. Нет – всё расползается по швам. Поэтому всегда успешные церковные администраторы будут смотреть с циничной иронией на "духовных старцев", у которых всё "по благодати", а не "по закону": а последние, в свою очередь, скрепя сердце, любыми способами будут стараться делать так, чтобы их жизненная траектория насколько возможно минимально пересекалась с вышеупомянутой администрацией... Странно, не правда ли? И это не где-то там, на вражьей территории, а в самой что ни на есть сердцевине церковной жизни.

И вот здесь мы задаёмся вопросом, насколько существующая практика обязательного рассказа об имеющихся душевных немощах перед Причастием помогает увеличить в душе "христианскую истинность" – ответ совсем не очевиден. Ведь речь вовсе не о том, чтобы "упразднить" обязательную исповедь. Вопрос в другом: чтобы действие было сообразно поставленной задаче. Если еженедельная исповедь вкупе с причастием на самом деле шаг за шагом меняет душу верного к большей святости, осознанию собственной немощи и жертвенной любви к ближнему – это замечательно. Но если она превращается в благочестивый ритуал, за которым нет ни ума, ни сердца, а ещё хуже – когда отведенная мера участия и ума, и даже сердечного сокрушения тоже становится ритуалом, совершаемым по расписанию – у меня очень большие сомнения, что здесь всё в порядке с "настоящим христианством". Отцы говорили, что если человек сам не слышит своих же молитв – то тем более их не услышит Господь Бог. Если для верующего грех и исповедь – не более, чем два равнозначных поля для духовного пин-понга – "не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься!" – что-то глубоко неправильное ощущается в этой системе. Или всё-таки ошибся святитель Феофан Затворник, сказав однажды, что главный враг духовной жизни – это привычка ко святыне?...

Источник: Фома