Священник Александр Дьяченко. Бабьи басни

— Да, — горько вздыхает пожилая сельчанка, оглядываясь вслед нескольким мужчинам и женщине, бредущим по пыльной деревенской дороге характерной спотыкающейся походкой. — Какая была семья, и во что превратилась. Без слёз не взглянешь.

— А кто это, Матвеевна? Я что-то никак не соображу?

— Ну, как же! Да Ульяновы это. Ну, помнишь, они ещё на рынке у нас продуктами торговали, палатка у них своя была, а в будние дни по дальним деревням продуктовые заказы развозили. Кому спички, кому соль, конфетки, крупу разную. Проедут сперва по дворам, народ расспросят кому чего надо и потом везут. Хорошая была семья, зажиточная. Он, она и двое детей — мальчик с девочкой. Детей своих любили очень.

— Да? Ну, может и вспомнила бы, да больно уж рожи у них спитые. И что же это они вдруг всем гуртом погибать стали?

— Да не вдруг. Девочка у них, младшенькая в семье, всеобщая любимица, заболела тяжёлой болезнью крови. И как врачи ни пытались помочь, спасти не получилось. А уж что там у них дальше было, это ты у нашего отца Филиппа расспроси, он лучше знает.

— Ты его ещё пойди поймай, Филиппа-то твоего. Мужику за пятьдесят, а ни какой солидности. Священник, а всё как мальчишка по округе на велосипеде гоняет.

А в это время иеромонах Филипп настоятель Свято-Архангельского храма села Угрюмиха, он же настоятель восстанавливающейся Свято-Покровской церкви в деревне Копытово, а ещё чудом сохранившейся кладбищенской часовни и покосившейся от времени часовни — столбика, что уже больше века стоит на въезде в деревню Остряки, ещё с утра уехал на велосипеде в лес за грибами. Полдня он в прекрасном состоянии духа бродил по лесу, пока неожиданный звонок из столицы не испортил ему настроение. Звонила знакомая дачница.

— Отец Филипп, это вы?

— Да, я вас слушаю.

В трубке женский голос со слезинкой:

— Я уже с полчаса стою у себя на лоджии и наблюдаю как внизу по моей машине прыгает птичка!

— Романтично. Так что у вас случилось? Зачем звоните?

— Я же говорю, по моей машине прыгает птичка!

— И чего?

— Это очень дурной знак! Батюшка, я прошу вас о помощи.

— Ага, понимаю. Значит, вы испугались птички. Ладно, приезжайте в храм, освятим вашу машину.

— Я бы приехала, но моя машина сейчас не на ходу.

— Тогда давайте договоримся, как починитесь так сразу и приезжаете.

— Хорошо, только приеду, боюсь, нескоро. Там поломка очень серьёзная.

— Так что же тогда вы мне звоните, раз нескоро?

— Батюшка, она же прыгает и прыгает. Так и беду недолго напрыгать.

Отец Филипп обречённо вздыхает: ох уж эти суеверия! И все норовят позвонить священнику, точно мы их и плодим, эти суеверия. Это же надо, в глухом лесу от них не скрыться. Хоть бы кто-нибудь позвонил и спросил, как бы ему к причастию подготовиться, какое правило почитать, сколько времени поститься. Нет же.

Он попытался со стороны представить как звонит кому-нибудь из своих знакомых и на полном серьёзе рассказывает тому про птичку, что разгуливает по его машине. Представил и рассмеялся, что же они обо мне подумают?! А люди священнику звонят, и ничего не думают.

Или вот, вспомнил отец иеромонах, прибегает в храм женщина, вся в слезах:

— Батюшка, помогите! У нас покойника украли!

— Господи, помилуй! Да отродясь про такие безобразия не слыхал. Он же у вас не Чарли Чаплин, чтобы его воровали.

— Нет, это я неправильно выразилась, у нас не покойника, у нас могилу украли.

— Час от часу не легче. Как такое может быть? А догадался, кого-то чужого похоронили в могилке вашего сродника?

— Нет. Захоронение новое. Ещё года нет. Думали, немного подождём и памятник поставим. А сегодня пошла на кладбище усопшего навестить, и что вы думаете? На нашей могилке уже стоит памятник, только совсем чужому человеку!

Батюшка на минуту задумался:

— Ага, ну, всё понятно. Просто рабочие ошиблись, и установили памятник не на своём месте. Ничего страшного. Его близкие скоро во всём разберутся и досаду исправят. Им же и самим этот факт неприятен будет.

— Отец Филипп, только мы боимся, как бы покойник на нас не обиделся. Может, вы чего-нибудь на могилке почитаете?

— Ну, вот, покойник может обидеться на живых. Покойники не обижаются, обиды — это прерогатива живых.

Как-то хоронили одного человека. Кинулись фотографию искать, а ничего подходящего найти не могут. Не позаботился покойничек, во время в фотоателье сходить. Уже было отчаиваться стали, и тут кто-то заметил в серванте групповой фотоснимок, где усопший был запечатлён на фоне рабочего коллектива.

— Эврика! Чего мы паримся? Давайте вырежем дедушку из общей фотки и увеличим.

Только как ни кроили, а всё одно вместе с дедом на общий фон налезало чьё-то ухо или чьи-то полголовы. Некрасиво получается, посетовали находчивые внуки, и решили просто обрезать фотографию по краям, оставив рядом с усопшим несколько улыбающихся жизнерадостных лиц его бывших коллег. Ретушировать было некогда, потому на следующий день перед похоронной процессией кто-то со скорбным лицом нёс целый групповой портрет. Точно хоронили не одного дедушку, а целый экипаж танка Т-34, в котором покойный вполне бы мог когда-нибудь состоять.

Поначалу никто на портрет внимания не обратил, и только на следующий день, посещая кладбище, народ неожиданно рассмотрел себя на траурной фотографии. Рассмотрел и струхнул:

— Да он же нас теперь всех на тот свет утащит. Ай, беда, ай, горе какое!

И тоже прямиком в храм, батюшка, отец родной, выручай. Что тогда творилось, фотографию сожгли, а дальновидные внуки вовремя ретировавшись, немедленно умчались к себе в столицу.

Однажды отец Филипп встречал похоронную процессию, прибывшую в храм для отпевания. Усопшую вынесли из катафалка и уже было направились ко входу. Как вдруг неожиданно остановились, а потом, как по команде, повернули назад. Удивлённый батюшка так и остался стоять в недоуменной позе и с открытым ртом.

— Куда же вы?!

— Бать, только никуда не уходи, сейчас вернёмся! И катафалк помчался назад по дороге, ведущей к райцентру. Оказалось, работница морга перепутала узелки и усопшую одели в чужую одежду.

— Вы просто не знали нашу маму. И не в курсе как дотошно она собирала свой смертный узелок. Похорони мы её в чужих вещах, да она же нас сдошит, из-под земли достанет.

Всё, что связано с потусторонним миром для нас, людей земных, покрыто мраком неизвестности. Знаем мы об этом совсем немного, а любопытство распирает. И нет, чтобы немного подождать и самим во всё разобраться. Начинаем что-то додумывать, отсюда и суеверия.

Иногда они нас заставляют смеяться, а иногда доводят и до большой беды. Как той, что случилась в семье Ульяновых.

Обычные люди, жили, трудились, любили и заботились друг о друге. Воспитывали старшего мальчика и младшенькую девочку. Не любить её было просто невозможно, умница и красавица. Каждый год выступала в составе сборной района в школьной областной олимпиаде по лёгкой атлетике. Неудивительно, что и в классе её неизменно выбирали старостой.

Беда пришла, как всегда, неожиданно. Тяжёлое поражение крови. Несколько месяцев девочку возили по разным больницам, но как ни старались, ребёнка не спасли.

Отец Филипп помнил, как всей семьёй они приходили в храм. Долго молча стояли, а потом, вытирая слёзы, шли на выход. Однажды мама девочки подошла к священнику и спросила:

— Батюшка, нам сказали, что на нашу девочку наслали порчу потому она у нас и погибла. Теперь нужно найти кто это сделал, и наказать негодяя. Мы собираемся съездить на Волгу, там недалеко от города Балашов дедушка один живёт. Говорят, будто он помогает людям, и много чего может. Что вы об этом скажете?

Иеромонах схватился за голову:

— Не надо колдунов! Я вас очень прошу, не ищите виноватых. Здесь их нет.

Но они всё равно поехали, и виновный, а вернее — виновная, нашлась. Дедушка рубил голову петуху, снимал порчу с приехавших, долго вздыхал и, в конце концов, «по секрету» указал на их бабушку.

Бабушка на самом деле была, и незадолго до гибели внучки переехала жить к ним в дом. Старый человек, как она переживала боль маленького любимого человечка! Молила Бога дать ей страдать вместо него и умереть вместо него. Но у Неба своя справедливость, умерла девочка, а бабушка осталась жить.

Дедушка-колдун из глухой деревеньки, что под городом Балашовом, указал пальцем в сторону любящего человека и объявил его убийцей.

И они поверили, ведь и на самом деле, она же часто не спала по ночам, всё что-то там шептала. А потом в течение нескольких месяцев методично сживали со света свою бабушку и маму. С ней никто не разговаривал, а если и была такая необходимость, никогда не обращались по имени, только «ты», или «эй, ты». Зять запрещал ей появляться на кухне, когда семья собиралась за обеденным столом. Однажды, застав тёщу на кухне в «неурочное время», он ударил ей кулаком в живот. Все это видели, но никто не заступился.

Утром на столе они нашли записку. «Миленькие, я ухожу. Не могу не уйти, иначе перестану вас любить. А кроме вас у меня на всём свете больше никого нет и любить мне больше некого. Простите меня, может, теперь вам станет легче».

Куда она ушла, никто не знает, только в Угрюмихе бабушку больше не видели.

В тот же день вслед за ней ушёл и ангел. И с тех пор он в этот дом не возвращался.

Когда из дому уходит ангел, беда поселяется в нём всерьёз и надолго. Казалось, будто кто-то там на Небесах взял и вычеркнул ещё живых людей из списков этих самых живых.

После исчезновения бабушки Ульяновы запили. Пили они много, пили отчаянно. Каждый вечер — точно в последний раз.

Напьются и бродят по деревне. Иногда в таком состоянии их видели в церкви. Отец Филипп не раз пытался с ними поговорить. Те охотно жаловались ему на жизнь, на беспробудное пьянство, вспоминали малышку и молчали о пропавшей старушке.

— Покаяться? Не, это же надо поститься, а мы без водки уже никак. Но ты, бать, не думай, будто мы в Бога не верим. Верим, и ещё как, каждый день молимся.

Так прошло несколько лет, и однажды в кармане подрясника отца иеромонаха раздался мелодичный колокольный звон. Подняв трубку, он долго не мог понять кто это там на другом конце, а когда сообразил, то очень удивился. Дрожащий, но совершенно трезвый голос:

— Батюшка, это я, Ульянова жена. Помираю. Врачи сказали, жить мне осталось совсем чуток. Сама уже не хожу, а покаяться хочется, ты бы не мог к нам придти?

На удивление, совсем не ощущалось, что в этом доме обитают горькие пьяницы. Кругом чистенько, все вещи лежат на своих местах. Даже характерного запаха перегара, и того не было.

В зале на диване под шерстяным пледом лежала больная.

— Всё, батюшка, скоро увижу свою малышку. Я даже рада, устала так жить.

Отец Филипп, впервые оказавшись в этом доме, всё не переставал удивляться. Одна из стен в большой комнате с низу и до самого потолка полностью была увешана иконами. Рядом на столике виднелся молитвослов со множеством закладок и горела лампадка из красного стекла.

Священник принял исповедь умирающей и причастил её.

— Вам бы тоже причаститься. — Батюшка посмотрел в сторону других членов семьи, — Поговели бы как смогли. Сейчас вам главное — покаяться. И в том, что пьёте, и что над бабушкой издевались. Он милостив, — отец Филипп указал на старину икону Спасителя, среди других висящую на стенке. — Он поможет.

— А чего нам помогать? Не такие уж мы и пропащие, хоть и пьём, а работаем. Вещей вон, как другие, не пропиваем. Так что чего нам помогать-то, нам помощь не нужна.

— И всё-таки, — начал было батюшка.

— Надо будет, — перебил Ульянов-старший, — мы тебя позовём.

Народ в Угрюмихе умирал не реже, но и не чаще, чем во всем остальном районе. Просто в деревне друг друга все знают, потому умирает человек, и весть об этом моментально разносится из одного конца в другой. Вот, и о том, что Господь прибрал Ульяниху, уже в тот же день обсуждалось среди прихожан Свято-Архангельского храма. Гадали, станет ли батюшка отпевать алкоголичку, и кто Христа ради, а какие у алкашей деньги, будет её хоронить?

Конечно, гроб нести и в землю закопать могли бы и родственники, но, как известно, самому хоронить родного человека никак нельзя, иначе можешь тут же последовать вслед за ним.

В храм Ульяновы усопшую не повезли. Чего везти, денег на отпевание всё равно не было. Дядя Костя согласился завезти гроб на кладбище, благо в тот день ему было как раз по пути. Вообще-то, по традиции покойников погребают на третий день, но тогда бы и дядя Костя не поехал, так что Ульяновым пришлось хорониться на второй.

На кладбище сосед огляделся по сторонам, и никого не увидев, с удивлением спросил:

— А вы чего же, сами, что ли, хоронить собираетесь? Не вздумайте, а то кто-нибудь из вас обязательно помрёт.

И сообразив, что кроме него чужих на кладбище никого нет, дядя Костя оперативно заскочил в кабину и уехал.

Никто из Ульяновых умирать не хотел, потому гроб продолжал одиноко стоять возле могилы. День оказался будним, на кладбище никого. Тишина. «Что будем делать?» — задавались вопросом неутешные родственники. Решили, станем сидеть и ждать добрых людей.

Посидели, подождали, немного выпили. Никого. Еще посидели, снова выпили, и снова никого.

— Скоро уж смеркаться будет. Может, всё-таки сами похороним?

В этот момент кто-то из родственников разглядел две женские фигуры. Это Петровна с Диодоровной, постоянные прихожанки отца Филиппа, шли навестить своих усопших.

— Так, — скомандовал один из моментально протрезвевших родственников. — Обходим их с флангов. Главное не дать им сбежать.

Пьяные люди в перепачканной землёй одежде, постоянно спотыкаясь, с широко открытыми объятиями ринулись ловить внезапно появившихся женщин.

— Стоять! Я кому говорю, стоять!

Никогда ещё в своей жизни, даже в годы далёкой юности, не бегали так быстро Петровна с Диодоровной. А как тут не побежишь, если вот он, не в телевизоре, а прямо перед тобой реальный фильм ужасов с ожившими мертвецами.

Одному из Ульяновых только и удалось что, схватив комок слежавшейся земли, запустить его в спину улепётывающим женщинам:

— Стойте, с..! Помогите мамку похоронить!

Еле отдышавшись от быстрого бега, не сговариваясь, Петровна с Диодоровной направились прямо в домик при храме, в котором жил настоятель.

— Отец! Отец! Страсть-то какая! Чего у нас на кладбище-то творится!

В это самое время отец Филипп сидел за столом, и, обжигаясь от удовольствия, хлебал щи из кислой капусты. Щи эти батюшка варил только сам. Густые, настоянные в русской печке и забеленные сметаной, предмет неистовой страсти отца иеромонаха. Он так их любил, что круглый год, даже летом специально квасил капусту. С чёрным хлебом, покрошенным непосредственно в огненную кислую массу, или с краюшкой густо натёртой чесноком, маленький смешной отец настоятель преображался и превращался в поэта. А если учесть, что именно такие щи ему когда-то, ещё до монашества, варила его горячо любимая покойная супруга, то неудивительно, что в тарелку порой могла скатиться и не замеченная вовремя слеза.

Правда, с чесноком батюшка осторожничал и не позволял себе расслабиться, особенно если предстояла служба или разговор с людьми. Даже накануне вечером он не рисковал покушать чесночку, учитывая, что утром люди станут подходить к нему на исповедь.

— Фу, батюшка, как у тебя чесноком воняет! Прямо глаза выедает.

Этими словами перепуганные пенсионерки начали свой рассказ о пережитом на кладбище.

— Да, ну и дела, — задумчиво произнёс отец Филипп. Значит, помощи они у вас запросили.

— Ульянов-младший, он нас с Петровной вон как нехорошо обозвал-то, да ещё и напугал. Может, участковому на него заявление написать?

— Да ладно, чего уж обижаться. Христа — того вообще на кресте распяли, а Он всё продолжает и продолжает помогать. Да, дела, значит, позвали-таки.

Он встал из-за стола. Размашисто перекрестился. Сунул в сумку требник, завёрнутый в епитрахиль. Взял несколько свечей, походное кадило со скрученными цепочками и коробочку с ладаном. Потом вышел в сени и набросил на плечо длинную толстую верёвку.

— Ну что стоять? Пошли молиться. Человек преставился. Тем более, перед кончиной я её исповедовал, причастил. Значит, как ни верти, а теперь она моя духовная чада. По-человечески надо и похоронить.

— Ладно, отец, пойдём. Только эта, больно уж от тебя чесноком прёт, сил никаких нет.

Отец Филипп на мгновение смутился, хотел, уже было, корешок петрушки пожевать, но потом передумал и с облегчением махнул рукой:

— Ничего, это же на свежем воздухе, там его так не почувствуешь.

Источник