Иосифляне, нестяжатели и ИНН

Нередко, стремясь обличить Церковь в грехе корыстолюбия, в качестве исторического аргумента вспоминают конфликт между так называемыми «иосифлянами» и «нестяжателями». В его основе — вопрос, могут ли, имеют ли право монастыри владеть имуществом (в том числе и крепостными крестьянами). Что же, однако, реально стояло за богословскими коллизиями далекого XVI века? И какое все это имеет отношение к современной церковной жизни? Об этом мы беседуем с Ведущим научным сотрудником Института российской истории РАН, заместителем председателя Императорского Православного Палестинского Общества, доктором исторических наук Николаем Лисовым.

Мифология борьбы

— Николай Николаевич, всякий образованный человек слышал про конфликт нестяжателей и иосифлян. Первые, мол, хорошие, вторые — плохие. Как Вы думаете, почему популярна такая позиция?

— Причина тут очевидна — обосновать «историческими аргументами» свое неприязненное отношение к Православной Церкви и желание всячески ограничить ее влияние.

К сожалению, современный человек не любит докапываться до истины, зато с легкостью доверяет мифам.

— По-вашему, конфликт нестяжателей с иосифлянами — тоже миф?

— Да, и «мифология» эта начала складываться очень давно, едва ли не с того же самого XVI века. Вот-де жил преподобный Нил Сорский, учил, что монахи не должны владеть никаким имуществом, а кормиться лишь трудами рук своих да подаянием. И был такой Иосиф Волоцкий, который хотел (искажая тем самым суть христианства), чтобы монастыри владели богатствами, чтобы они угнетали крестьян... И была между ними борьба, в которой злые и жадные иосифляне победили добрых и бескорыстных нестяжателей.

— А что здесь неправда?

— Да буквально всё. При жизни преподобных Нила и Иосифа внутри Церкви, внутри русского монашества не было таких противоборствующих группировок — иосифлян и нестяжателей. Как не было и никакой борьбы между ними.

Это в немецкой исторической школе, гегельянской и постгегельянской (в том числе марксистской) возникло «диалектическое» представление, что всегда и всюду непременно должна быть «идейная борьба». Германские историки раннего христианства и жизнь Церкви моделировали по этим светским образцам. Вспомним хотя бы тюбингенскую школу, противопоставлявшую христианство апостола Петра христианству апостола Павла — как якобы совершенно разные, несовместимые друг с другом учения. Но в церковной жизни все устроено гораздо сложнее.

Нил и Иосиф: что они думали на самом деле?

Преподобные Нил и Иосиф действительно по-разному представляли себе, как должно быть устроено монашество. Но сразу подчеркну — между ними не было никакого непримиримого противоречия.

Преподобный Нил Сорский считал, что для монаха лучше спасаться не в монастыре, а в скиту, наподобие тех, которые он видел на Афоне, где прожил несколько лет. Поясню, что такое скит. Представьте в центре храм, а по периметру, «на расстоянии голоса» друг от друга, несколько изб — монашеских келий. На древнейших миниатюрах их обычно изображалось двенадцать. Монахи живут уединенно, собираясь лишь в храме на богослужение. Каждый сам молится, сам зарабатывает на пропитание каким-нибудь ремеслом. Если нужна, например, ряса — сам покупает материал, сам шьет или на свои деньги заказывает.

Совершенно иначе устроена жизнь в общежительных монастырях, активным сторонником которых был преподобный Иосиф Волоцкий. Монастырь ведет общее хозяйство, монахи вместе трудятся, вместе питаются. Все необходимое каждый получает из общего имущества. Нужна тебе ряса — идешь к игумену за благословением, тот благословляет эконома выдать тебе рясу. Нужна тебе книга — берешь у игумена благословение взять из библиотеки в келью книгу. Она не становится твоей собственностью, ее придется вернуть. Очевидно, что гораздо ближе к идеалу евангельского нестяжания («отдай последнюю рубашку») оказываются иноки не скитские, но живущие по общежительному, «коммунистическому» уставу прп.Сергия Радонежского и Иосифа Волоцкого. Это у них лично совсем ничего своего, полное нестяжательство.

У монастыря же как хозяйствующего и правового субъекта собственность есть. А скит? Он ведь тоже не может без монастыря. Потому что он, в церковном отношении, просто не является субъектом правовым. Ответственность за него несет монастырь, при котором этот скит создан, на земле которого он располагается. Обратите внимание, без монастыря скит существовать не может.

Ничего плохого в скитском устроении иноческой жизни нет, но это путь немногих. Перестроить жизнь всего православного монашества по скитскому образцу — как мечтали, может быть, некоторые последователи преподобного Нила Сорского, — несбыточная фантазия. Сам преподобный, между прочим, необходимость монастырей вовсе не отрицал. И скит, в котором он подвизался, был приписан к богатейшему, многовотчинному Кирилло-Белозерскому монастырю.

— А что, из разницы в бытовом устроении монашеской жизни следуют и более серьезные различия?

— Да, именно так. Нил Сорский, по сути, говорит: мы должны больше внимания уделять молитве, умному деланию, созерцанию, размышлению над Словом Божиим и трудами святых отцов... Если мы будем заниматься экономикой, освоением земли, возведением здания культуры — времени на непрестанную молитву у нас не хватит. Поэтому мы можем лишь питаться от рук своих, занимаясь только тем, что, по словам апостола Павла, не отвлекает от богомыслия: плетением корзин или иным каким рукоделием... А когда Нила Сорского спрашивали, надо ли помогать ближнему, надо ли подавать милостыню — да, говорил он, надо, если у тебя что-то есть. А если ничего нет — значит, можно этого не делать.

Подход Иосифа Волоцкого иной: нужно, чтобы было чем подавать милостыню и чем в голодные годы питать целую округу. В этом случае монастырь становится мощным очагом хозяйствования, независимым от государственных или боярских, вообще чьих-либо частнособственнических ресурсов. Более того, в трудную минуту он сам может оказать помощь и государству, и ближнему. Нужен царю займ для войны — он просит у монастыря, нужно в голодные годы округу кормить — монастырь кормит, нужно просвещение в народ нести — создаются школы, нужно больных лечить — устраиваются монастырские лечебницы.

Нил Сорский не создает школ, да и не ставит такой задачи. Он говорит: нет, ты должен у себя в келье очистить храмину собственной души и заниматься богомыслием и молитвой. Разумеется, это необходимо, это и называется «умным деланием», «монашеским деланием». Но роль монашества в Церкви одним только исихазмом не исчерпывается. «Умное делание» и забота о людях, социальное служение — два полюса единой системы. Они друг друга не отменяют, но дополняют.

— А каковы были личные отношения между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким?

— Да, прекраснейшие были отношения! Иосиф Волоцкий посылал к Нилу Сорскому своих учеников. А руке Нила Сорского — и это потрясающий факт! — принадлежит древнейший список «Просветителя» Иосифа Волоцкого — книги, которую до сих пор кое-кто обличает как мракобесную. Кстати, делают это те же самые люди, которые противопоставляют «жестокому» Иосифу Волоцкому «либерального» Нила Сорского.

Между прочим, некоторые исследователи готовы даже приписать не Иосифу, а Нилу авторство краткой, первоначальной редакции «Просветителя», раз, мол, его рукой написан древнейший список. Ясно одно — вопреки расхожим представлениям, оба преподобных были настолько близки друг другу в своем учении и иноческом делании, что Нил Сорский воспринимал Иосифова «Просветителя» как собственную книгу, переписывал, давал читать другим.

Подоплека событий: взять и поделить

— Но когда же и откуда возник миф о добрых нестяжателях и злых иосифлянах?

— Причина его возникновения проста — стремление тогдашней (тем более — позднейшей) государственной власти и правящей элиты наложить лапу на церковное имущество. И это вполне закономерно. Основа феодального государства — дворяне. То есть те, кто верой и правдой служат при дворе Великого князя. Но ведь их надо содержать. А как? Да сделать помещиками — поместить на землю, выделить им села, дать крепостных крестьян. «Бесхозных» земель к началу XVI века почти не осталось. И тут взор государства обратился к землям церковным. Оказалось, что их у Церкви немало. Взять бы все это — и поделить.

Стремление государства национализировать церковное и монастырское достояние прослеживается от времен Ивана III до Екатерины II (а по сути — вплоть до большевистского «изъятия ценностей» в 1922 году). Разумеется, нужен был благовидный предлог.

«А вам ничего не надо — вы же монахи! Вы отреклись от мира, вы от всего отказались. Зачем вам собственность, зачем земли, деревни, богатства? Вы все должны отдать государству — государство уж позаботится о своих подданных. А вы должны Духом Святым питаться, молиться на голодном пайке. Так что мы всё заберем...».

Важно понимать: спор о монастырском землевладении, возникший на Соборе 1503 года, — это не результат каких-то глубинных процессов, происходящих в Церкви, а реакция на поползновения государственной элиты прибрать к рукам церковное достояние. Именно против этого выступил Иосиф Волоцкий. Под его влиянием Собор принял историческое решение, что «церковное стяжание — Божие стяжание есть». И это не было новшеством — напротив, это полностью соответствует всем канонам и обычаям Церкви: церковное имущество не подлежит ни национализации, ни приватизации, ни использованию в неподобающих целях.

Но пока живы были великие основатели монастырей, Нил Сорский и Иосиф Волоцкий, которые дружили между собой, одни и те же книги читали, учениками обменивались — все было хорошо, национализировать монастырские земли под флагом «нестяжания» государство не пыталось.

Однако потом наступила эпоха учеников. А ученики бывают разные. И вот среди «учеников» (именно так, в кавычках!) преподобного Нила Сорского появляется идеолог антииосифлянства и национализации церковных стяжаний — Вассиан Патрикеев. Кто он такой? Это опальный боярин, крупный государственный деятель, который обижен на весь мир за то, что попал в опалу, его насильственно постригли в монахи. И потому он пытается самоутвердиться. По-человечески вполне понятно.

И как же он самоутверждается? Он говорит: вы, монахи, плохие, вы неправильно живете. На Афоне иноки не так живут — вот, старец Максим Грек подтвердит. А тот приехал в Москву с Афона в 1518 году, через два года после смерти преподобного Иосифа Волоцкого, не зная русского языка, не разобравшись в духовной и политической ситуации, не понимая, что его используют в политической интриге. Он просто засвидетельствовал, что на Афоне у монастырей нет сел. А там действительно села монастырям не принадлежали. Нет на Афоне сел. Зато полностью принадлежали земли и прочее имущество — ведь Афон передан в собственность монахам еще византийскими императорами, и этого не оспаривали потом даже турецкие султаны. Афон доныне напрямую подчиняется Константинопольскому Патриарху.

Так вот. Ни у одного из афонских монастырей (территория полуострова поделена между двадцатью старшими или «владетельными» обителями) даже купить земли для основания нового, например, скита нельзя — она настолько «их», навеки их, что никаким формам отчуждения не подлежит. Но можно купить землю в аренду и построить на ней, остающейся собственностью монастыря-хозяина, свой скит или келию. Зато вне Афона собственность, в том числе имения, подворья, доходные дома, те же самые монастыри (и даже скиты-арендаторы) вполне могут иметь. Такая вот иерархия монастырской собственности…

В общем, благодаря Вассиану Патрикееву и его сторонникам и родился тот самый миф о добрых нестяжателях и злых иосифлянах. Он поддерживался, с одной стороны, духом боярской фронды (ведь иосифляне поддержали и венчали на царство Грозного), с другой стороны, при Петре и Екатерине II — официальной позицией «просвещенных» дворян и их учителей-иностранцев и масонов. Позднее, уже в XIX веке, его подхватила либеральная критика, которой он был на руку, ибо способствовал идейной борьбе с Церковью.

Без Салтычих

— А почему же все-таки русским монастырям принадлежали не просто земельные угодья, а именно села с крепостными крестьянами? Многие наши современники уверены, что Церковь сознательно закрепощала крестьян…

— Исторически сложилось так, что монастыри не приватизировали недвижимость — бояре и князья, умирая или постригаясь в монашество, зачастую отписывали им свои земли со всем, что на них было — селами, деревнями, крестьянами. Так происходило вплоть до XVIII века.

Но у этой медали есть и другая сторона. Дело в том, что монастырским крестьянам жилось гораздо лучше, чем помещичьим. Справедливости ради замечу, что государственным крестьянам жилось еще лучше — скажем, на русском Севере, где крепостного права фактически и не было. Но давайте сравним крестьянина, принадлежащего монастырю, с крестьянином помещичьим.

Монастырские крестьяне были в духовной опеке у соответствующего монастыря, который заботился об их «окормлении» как духовном, так и физическом (пропитании в голодные годы), следил, чтобы не было пороков, ведущих к разорению крестьянского хозяйства — пьянства, азартных игр и тому подобного. В монастырских вотчинах невозможны были ужасы крепостного права, которые знакомы нам из истории и литературы. Не было извергов вроде Салтычихи, не было помещичьего самоуправства, не было насилия над женщинами, которое процветало в дворянских усадьбах вплоть до отмены крепостного права в 1861 году, не было «права первой ночи» и помещичьих гаремов. Крестьян не продавали, не проигрывали в карты, не выменивали... Вот для примера. Лермонтов в 1841 году, в одном из последних писем просит бабушку: мне нужно новый мундир справить, ты продай пару-тройку крепостных и пришли денег. В монастыре такого просто не могло быть. Да, крестьяне работали на монастырь, но и монастырь работал — и не на «монаха-экплуататора», будь то настоятель или, тем более, простой инок. Монахи работали тоже — в том числе и на крестьян своей округи.

Я не хочу сказать, что иметь села с крепостными крестьянами — нормально для монастыря вообще, в любую эпоху. Но в тех исторических обстоятельствах, в условиях феодальной Руси это было естественно и неизбежно. И это было не худшим вариантом, прежде всего для самих крестьян.

К сожалению, большой части нашей интеллигенции присуще стремление выносить моральный приговор тем или иным историческим реалиям, исходя из современных этических представлений. Куда как приятно думать, что мы, люди XXI века, лучше, умнее и добрее тех, кто жил «в темном средневековье».

Но ведь наши современные представления, между прочим, полностью основаны на европейской либеральной модели, то есть, в сущности, на протестантской этике, которая не признаёт ни Церкви как института, ни святости. Не признаёт не только монастырского землевладения, но и монастыря вообще. Со времен Лютера в европейской культуре угнездился стереотип, будто монах — это толстопузый тунеядец. Это же не Ленин первым сказал, не Емельян Ярославский — а Лютер. Вы поезжайте в Англию и посмотрите на знаменитые развалины средневековых аббатств, которые мы помним по романам Вальтера Скотта. Откуда они там взялись? Туда что, варвары вторглись? Нет, это благочестивые протестанты в XVI веке разрушили все монастыри в Англии, уничтожили все хранившиеся там святые мощи, надругались над святынями.

Да, подлинный ужас в том, что очень многие наши представления выросли из протестантского антицерковного мировоззрения. При слове «Церковь» мы автоматически представляем себе пытки инквизиции — и противостоящие ей свободные умы Коперников и Галилеев, нищету и голод угнетаемого крестьянства — и поддерживающее и благословляющее угнетателей великолепие риз, храмов, золотых окладов...

Но давайте задумаемся, а могла ли тогда (и должна ли сегодня) Церковь быть иной? Без церковной и монастырской собственности, без монашества, без теснейшего взаимодействия с государственной властью и с культурой? Эта «иная Церковь» оказалась бы просто досужей выдумкой, фантазией — или какой-нибудь сектой. В православном мире такое невозможно. Православие не витает в облаках. Интересно, кстати, сравнить икону Преображения Господня в православной иконографии и в католической. Там Господь и Илия с Моисеем левитируют над скалой. У нас они всегда прочно стоят на скале. И это ничуть не мешает Фаворскому свету.

Именно поэтому совершенно неправильно думать, будто молитвенное делание нестяжателей, исихастов типа Нила Сорского в чем-то противоречит монастырскому хозяйствованию и социальному служению Иосифа Волоцкого. Нет такого противоречия.

«Нестяжательство» и проблема ИНН

— Можно ли сказать, что спор иосифлян с нестяжателями — это далекое прошлое, представляющее лишь исторический интерес, или проблема актуальна до сих пор?

— Тут прежде всего надо понять, что противопоставление «стяжательства» и «нестяжательства» — это лишь одно из проявлений гораздо более глубокой проблемы, а точнее говоря, антиномии, присущей церковной жизни. С одной стороны, Царствие Божие не от мира сего, по словам апостола Павла, не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр 13:14). И люди, взыскующие духовных высот, уходили от мирской суеты в пустыню — так и родилось монашество. С другой стороны, Церковь призвана спасать людей, живущих в миру, — и потому должна христианизировать мир, воцерковлять культуру, воцерковлять государственное управление. Все это — условия спасения большинства христиан. Да, подвижник-исихаст может жить в пустыне и созерцать Фаворский свет, и не нужны ему для этого ни книги, ни иконы, ни даже богослужение. Но как с остальными-то быть, на такие подвиги неспособными?

И потому Церковь существует между этими двумя полюсами, в каждом из которых есть своя правда, но которые уравновешивают и дополняют друг друга.

Так вот, «нестяжательство» — в том смысле, в каком его уже начали понимать после Вассиана Патрикеева, — это выбор одного из полюсов в ущерб другому. Это бегство из мира, это отказ от ответственности за души подавляющего большинства христиан.

Если же смотреть исторически — вставал ли и в дальнейшей жизни нашей Церкви вопрос о нестяжательстве — то нужно говорить о двух периодах. С 1516 по 1916 годы никакой проблемы «нестяжания» не существовало. В Церкви победили здоровые силы — те, которые были за воцерковление культуры и государственности, а не за уход из истории. Но в XX веке — как это всегда бывает в эпоху крушения, в эпоху страшных катаклизмов — спор разгорелся с новой силой. В 1920-е годы органами ОГПУ был спровоцирован обновленческий раскол в нашей Церкви. А что такое обновленчество? По сути, это уродливая, вырожденная форма нестяжательства. Что это вы, толстопузые монахи, золото на себя нацепили? Вы его отдайте голодающим Поволжья! Вы священные сосуды отдайте, вы храмы отдайте, вы в рубище оденьтесь, опроститесь (сейчас-то мы знаем — ничего из изъятых церковных ценностей голодающим не досталось)!..

«Нестяжательство» обновленцев вообще отменяло институт монашества и в конце концов скатилось к самому радикальному протестантизму. Причем ведь очень многие из духовенства за ними пошли... Был соблазн, был.

— Но обновленчество — это тоже история. А вот сейчас, в наши дни?

— А вот вам, пожалуйста, движение против ИНН, которым увлеклись даже некоторые очень уважаемые наши батюшки, аскеты и молитвенники. Они готовы на костер пойти, лишь бы ИНН не допустить. Патриарх сказал, что нет в ИНН никакой проблемы, Священный Синод постановление принял, Богословская комиссия вопрос всесторонне изучила — но борцам против ИНН все это не указ. А что такое типологически эта борьба с ИНН? Да то же самое нестяжательство! Ведь ИНН — это признак встроенности — социальной, хозяйственной, государственной. А мы, говорят они, против, мы в леса уйдем, в катакомбы спрячемся, мы ждем пришествия антихриста. Заметьте, первые христиане ждали пришествия Христа, а эти — антихриста. Они не хотят признать, что вплоть до второго славного Пришествия Спасителя нам на земле даны формы государственного и культурного устроения православной жизни. Их тянет из культуры — в катакомбы.

Или другой пример — мне знакомы и воцерковленные, и околоцерковные люди, которые были категорически против восстановления храма Христа Спасителя. Мол, лучше эти деньги раздать нищим, ни к чему Церкви богатства, ни к чему роскошные храмы. Ну не понимают эти люди, что только так — через культуру и государственность — Церковь и может создавать на земле пространство спасения, ради чего ее Господь и основал.

И, наконец, давайте назовем вещи своими именами: есть люди, которым ненавистна Церковь и которые с Церковью борются — когда явно, а когда маскируясь, прикрываясь именами великих подвижников. В том числе и именем преподобного Нила Сорского. Так было в эпоху обновленчества начала XX века, так происходит сейчас, в эпоху неообновленчества начала XXI века. Общий знаменатель этих течений — борьба с традицией вообще. Поэтому, когда Христос сказал, что кто не со Мною, тот против Меня (Мф 12:30), — Он раз и навсегда задал оценку всем этим деятелям, от Вассиана Патрикеева до «Московского Комсомольца».

Беседовал Виталий Каплан

Журнал «Фома» № 2 (58) февраль 2008